Холостяк

Вот, видите ли, мой друг, любовь… конечно… против любви говорить нечего: это огонь, это вихрь, это водоворот, что хотите, словом, феномен… с любовью точно трудно справиться. Я, с своей стороны, так думаю, что и тут рассудок не теряет своих прав; но мое частное мнение в этом случае не может служить общим правилом. Если вы так сильно любите вашу невесту, то нам нечего и разговаривать с вами; все наши слова будут, так сказать, совершенно напрасны. Но мне, напротив, кажется, что вы начинаете колебаться, вы в недоумении; вы наконец сомневаетесь в собственных чувствах, — а это очень важный пункт. Во всяком случае, вы теперь в состоянии, как говорится, принять советы дружбы. (Берет Вилицкого за руку.) Послушайте, бросимте холодный взгляд на ваши отношения к Марье Васильевне.

Вилицкий взглядывает на Фонка.

Ваша невеста очень любезная, очень милая девица, бесспорно…

Вилицкий опускает глаза.

Но, вы знаете, самый лучший алмаз требует некоторой отделки.

Вилицкий быстро оглядывается на Созомэноса.

Не беспокойтесь, он спит. Не в том вопрос, Петр Ильич, любите ли вы теперь вашу невесту или нет, а в том, будете ли вы с нею счастливы? У образованного человека есть потребности, которым супруга иногда не сочувствует; его занимают вопросы, которые ей недоступны… Поверьте, Петр Ильич, равенство необходимо в супружестве… то есть, позвольте, я объяснюсь. Я нисколько не допускаю того ложного равенства мужа и жены, о котором толкуют иные сумасброды… Нет, жена должна слепо повиноваться мужу… слепо… Вы понимаете, я говорю о другом равенстве.

Вилицкий. Все это так… и я во всем с вами согласен. Но послушайте, Родион Карлыч, поставьте вы себя тоже на мое место. Как вы хотите, чтоб я теперь от своего слова отступился? Помилуйте! Ведь я своим отказом убью Марью Васильевну… Ведь она, как дитя, отдалась мне в руки. Я ведь, можно сказать, ее вывел на свет; я ее отыскал, я навязался ей!., я теперь должен идти до конца. Как вы хотите, чтоб я сбросил эту ответственность?.. Да вы первый будете меня презирать…

Фонк.

Позвольте, позвольте; я не намерен оправдать вас вполне; но на ваши доводы еще можно возразить. По-моему, обязанности бывают двоякого рода: обязанности перед другими и обязанности перед самим собою. Какое вы имеете право вредить себе, портить собственную жизнь? Вы молоды, во цвете лет, как говорится; вы на виду; вам предстоит, может быть, блестящая карьера… Зачем же вы хотите бросить дело, так хорошо начатое вами?

Вилицкий. Отчего же бросить, Родион Карлыч? Разве я не могу продолжать службу и…

Фонк. Конечно, вы можете, женившись, продолжать службу — спора нет; да вот что, Петр Ильич: до всего можно дойти со временем; но кто же не предпочтет кратчайшего пути? Трудолюбие, усердие, аккуратность — все это не остается без награды, точно; блестящие способности также весьма полезны в чиновнике: они обращают на него внимание начальства; но связи, Петр Ильич, связи, хорошие знакомства — чрезвычайно важная вещь в свете. Я вам уже сообщил мое правило насчет избежания близких сношений с людьми низшего круга; из этого правила естественно вытекает другое, а именно: старайтесь как можно более знакомиться с людьми высшими. И это даже не слишком затруднительно. В обществе, Петр Ильич, всегда готовы принять чиновника деятельного, скромного, с образованием; а будучи однажды принят в хорошем обществе, он со временем может заключить выгодную партию, особенно когда он одинок и не имеет никаких неуместных семейных связей.

Вилицкий. Я с вами совершенно согласен, Родион Карлыч; но я не честолюбив; я сам боюсь большого света и готов весь век прожить в домашнем кружку… К тому ж я не признаю в себе никаких блестящих способностей, а усердие в чиновнике, как вы сами говорите, не остается без награды… Меня другие мысли смущают. Мне все кажется, что на мне лежит нравственная обязанность… Скажу более, я не могу подумать об окончательной размолвке с своей невестой без некоторого ужаса, а между тем и брак меня пугает… так что я совершенно не знаю, на что решиться.

Фонк

(с важностью). Я понимаю состояние вашего духа. Оно не так странно, как вы думаете. Это, видите ли, Петр Ильич, это переход; это переходное, так сказать, состояние, кризис. Поймите меня — кризис. Если б вы могли теперь удалиться отсюда, хоть на месяц, я уверен, вы бы вернулись совершенно другим человеком. И потому призовите на помощь всю силу вашего характера — и решитесь!

Вилицкий (взглядывая на Фонка).

Вы думаете? Но Маша, Родион Карлыч, Маша? Совесть меня замучит.

Фонк. Это, конечно, очень неприятно. Я вполне вам сочувствую. Но что делать?

Вилицкий. Я гнусный, гнусный человек!

Фонк (строго). К чему такие слова? Это, позвольте вам заметить, это ребячество… Вы извините меня… Но искреннее участие, которое я в вас принимаю…

Вилицкий жмет ему руку.