Холотропное дыхание. Новый подход к самоисследованию и терапии

Как долго я собираюсь продолжать позволять, чтобы меня сдерживала папина (или моя собственная) неуверенность, его страхи, его понятия правильного и неправильного, его вина, его отсутствие увлеченности? Когда я вообще собираюсь быть способным освободиться, отвязать веревку и парить? Я становлюсь сердитым на все, что меня сдерживает – и у него, кажется, мужское лицо. Посреди своих слез и гнева, я начинаю развязывать веревку. Я чувствую сопротивление и сильное возражение – то ли моего напарника по восхождению, то ли моего внутреннего голоса. Я не знаю. Это сопротивление кажется коренящимся в страхах и моральных суждениях. Я не заканчиваю развязывать узел, образ меркнет, и я валюсь обратно на матрас.

Но мой гнев усиливается и мои слезы становятся еще горче. На самом деле, я не знаю, почему я так взбешен, но чувствую, что не получил руководства, в котором нуждался, меня не научили тому, что значит быть мужчиной средних лет или не показали, как стареть элегантно. Отец теперь развалина, старик, на которого больше нельзя сердиться, и по отношению к которому уместно сострадание, а не гнев. Таким образом, он лишил меня моего права на гнев. Я сердит на какое-то великое упущение, на какую-то великую потребность, которая осталась неудовлетворенной. Возможно, потребность в его понимании и одобрении. Возможно, желание иметь отца, который больше участвует в жизни, кто мог бы помочь мне стать цельным человеком. Поэтому мой гнев питает смутное чувство неудовлетворенной потребности.