— Кормите чаще, понемногу, пять раз… — буркнул Новиков, не отрываясь от трубки.
— Все равно отворачивается, — сказал Вася.
Он зашел в комнату, уселся напротив Новикова, пригорюнился и всем своим видом показывал, что разговор будет долгий и нерадостный.
Подоплеку Васиной мрачности Новиков знал давно. У Бейпинга в самом деле был плохой аппетит, а мальчишка наслушался россказней ипподромных конюхов, будто в свое время всесоюзному рекордисту Улову давали ведро боржома в день, а когда-то, еще перед войной, во время случной на заводах жеребцам будто бы включали в рацион зернистую икру и шоколад. Эти байки вскружили голову Васе, он решил добиться такого же режима для обожаемого Бейпинга, а там хоть огнем гори вся школьная смета.
Договорившись с командиром полка и не обращая внимания на Васины выразительные взгляды, Новиков пошел в денники. Осмотрел лошадей, выдержал легкую перепалку с тренерами из-за расписания дежурств и столкнулся в коридоре с Ефремовым.
— А я вас давно жду, — сказал Ефремов, крепко пожимая руку Новикову, пристально и ласково глядя в лицо большими синими глазами. — Где бы нам тут уединиться?
С Ефремовым Новиков не был знаком, но в лицо знал хорошо, часто видел на заседаниях. Известно было, что он пенсионер, полковник в отставке, старейший член совета спортивного общества «Прометей». Зачем ему понадобилось уединяться?
— Какой-нибудь секретный разговор? — спросил Новиков.
— Пока что абсолютно секретный.
Они вошли в пустую контору, и Ефремов, обернувшись, спросил через плечо:
— Разрешите?
И запер дверь на ключ.
— Тут у нас к двенадцати учащиеся соберутся. Неудобно получится, — сказал Новиков.
— Уложимся.
Однако он продолжал молчать, глядя на Новикова открытым смелым взглядом неподвижных синих глаз, и наконец, будто отсчитав по секундам паузу, спросил:
— Что вы знаете о личной жизни вашего шефа?
— Олега Аргунихина? — выигрывая время, переспросил Новиков. — Наверно, все, что знают и другие близкие ему люди. Вместе учились, вместе эту школу строили…
— Он женат?
— Лет пятнадцать.
— Дети есть?
— Детей нету. Его личное дело находится в отделе кадров нашего общества, и если вам интересны анкетные данные…
— Анкета не все скажет о человеке, — заметил полковник.
— Ну, а я тем более.
— Да это и не обязательно. Я к вам обращаюсь как к члену партбюро. Секретарь у вас в отпуске, вы замещаете, вот и разберитесь, пожалуйста.
Полковник полез в карман, вытащил какую-то бумажку, хотел было показать Новикову, но раздумал, положил обратно и взамен вынул носовой платок, с недоумением посмотрел на него, вытер сухой загорелый лоб и сказал:
— Мы тут получили письмо. Человеческий документ, так сказать. Обращают внимание на отношения Аргунихина с ученицей Тарасевич.
— Анонимка?
— Подписи нет, но по некоторым подробностям можно думать, что пишет муж. Летчик в своих кругах довольно известный.
— Прибегает к помощи общественности?
— Естественно.
— По-моему, слава богу, совсем неестественно, — волнуясь и запинаясь, сказал Новиков. — По-моему, если мы, трое мужчин, вместе с этим мужем, если только он мужчина… Так я говорю, если все мы начнем разбираться в чужих любовных отношениях, это получится коммунальная кухня.
— Вот тут вы ошибаетесь. Можно сказать, глубоко заблуждаетесь. Ведь мы же организация, хотя и спортивная, но общественная. Мы не можем стоять в стороне от борьбы с пережитками, с родимыми пятнами, от борьбы за коммунистический быт! — Голос полковника начал было приобретать митинговую звучность, но, видимо вспомнив, что разговор идет с глазу на глаз, он закончил спокойно, по-домашнему: — Вот мы и решили обратиться к вам как к старому товарищу. До повторного сигнала нет смысла заводить персональное дело.
— Что же этот муж приписывает Олегу?
— Два раза Аргунихина видели с Тарасевич в ресторане. Заметьте, оба раза в одном и том же и в районе, расположенном весьма далеко от местожительства обоих. В «Каме», у Таганской площади. Так что предположение о совместном использовании обеденного перерыва отпадает. Кроме того, Тарасевич начиная с марта месяца три раза не ночевала дома.
— При чем тут Олег? Он же с Шурочкой живет.
— Ах, товарищ Новиков, товарищ Новиков! Чистая душа. Никогда не слышали анекдота насчет того, что Рабинович может переночевать и днем?
Полковник сочувственно и безмятежно смотрел на Новикова ясными глазами, и на минуту Новиков почувствовал к нему благодарность — хорошо хоть, неприличный анекдот знает. И тут же, разозлившись на себя за то, что ведет унизительный разговор, спросил сквозь зубы:
— Что же вы мне предлагаете? Следить, что ли, за ним?
— Пока, — полковник значительно нажал на это слово, — в расследовании нет необходимости. Простая товарищеская беседа может сделать многое…
Он поднялся, пожал руку Новикову и закончил:
— Если этот человек дорожит своим моральным обликом.
Аргунихин запаздывал на собеседование, и в ожидании Новиков и старший тренер Чулков, стеснившись за одним столом, переговаривались вполголоса.
— Маловата стала школа, — говорил Чулков. — Тесно. Помалкивают о нас, не рекламируют, а народ все равно валит.