Хорошие знакомые

Я с Русланом еще раз повстречался. Следователь его вызвал для показаний, а он попросил свидания со мной. Перегородки в следственной тонкие, и я услышал конец разговора.

Следователь говорит:

— Биография у него приличная и прецедентов не было. Бывший фронтовик, можно сказать, интересный человек.

— Интересный человек, — Руслан говорит, — не тот, который интересный, а кому интересно.

— Это как понимать?

Руслан не слушает, вслух думает свое.

— Это, — говорит, — может, в прошлом веке или за границей обыватель обязательно кулачок, стяжатель. А у нас виды усложнились. Плывет такой Валерий по течению, прошлого не вспоминает, о будущем не мечтает, не до людей ему, да и не до себя…

Следователь недоволен.

— Вы мне ничего не объяснили. От обывателя до преступника целая пропасть. Этот заведующий, может, инвалидом останется…

Руслан смеется:

— Пропасть? А по-моему, канавка. Перешагнул и сам не заметил. Да и в чем преступление? Что бутылкой шарахнул? Преступление перед собой. А это давно и и неподсудно.

— Кто же в этом виноват?

— Другие обыватели. Я, например… Мне-то до него в общем дела не было.

Псих, а видите, как сообразил.

Вышел ко мне, подал два кило апельсинов в кульке, улыбается невесело.

— Вот мы и докатились, — говорит.

— Кто это мы?

— Мы с вами.

Очень мне понравилось, что он себя от меня не отделяет, хотя при чем же тут он? Чтобы перевести разговор, я его спросил:

— Помните, как мы по Минке катались? От Кутузовки до Вереи, а вы все молчали.

— Очень, — говорит, — жалею, что молчал. Слова иногда тоже значат.

Спросил, не надо ли чего домашним передать. Я только рукой махнул. Кому теперь интересен?

Жду суда. Сколько дадут, не знаю. Ночью стал плохо спать. В камере все затихнет, только сосед храпит, храпит. Потом перестанет, на бок повернется. А я не то сплю, не то не сплю. И все наш двор представляется. Голуби сизые, коричневые над крышами, ракита седые листья наизнанку выворачивает, бабка над Славиком поет:

От собаки ушел,От медведя ушел,От тебя-то, лиса,И подавно уйду…

И вдруг как гаркнет:

— А лиса его — ам! И съела!

ЧТО У НИХ ХОРОШО…

Вот они и уехали с богом! Можно и отдохнуть. Можно и к Эрне. Она чмокнет меня в бульдожью щеку, я выну из кармана пол-литра «Столичной», на подзеркальник — маленький презент из цветочного магазина — горшочек с крокусами. Срезанные цветы Эрна — ни во что. Быстро вянут. Хотя, если поклонник, можно. Но я уже не поклонник.

А можно и не ходить. С этой самой «Столичной» можно и наедине с собой. Они расчувствовались, выдали полтора литра на прощанье и хохломскую пепельницу. Они ничего не поняли. Подумали — обычное явление. Старый человек — стенокардия, нервы… Обычное явление. Я тоже ничего не понял. Такого со мной еще не было.

С чего это началось? Лощеный парень в замшевых туфлях представил меня:

— Это наш гид.

Я люблю ошеломлять их московской скороговорочкой. Поклонился издали и сказал:

— Давайте, товарищи, давайте! Автобус ждет!

Что они подумали? Поджарый старик, рост без малого два метра, черная шляпа, черные перчатки, набалдашник на палке из слоновой кости. Шик, блеск… А может, подумали — чучело огородное? Впрочем, тогда я и не думал, что они там подумали. Погрузил в автобус. С богом!

Когда проезжали мимо небоскреба, я им сказал:

— Американцы строили.

Никакого впечатления. Заинтересовались королевским дворцом. Почему сугробы вокруг?

— Дворников не хватает?

Пожал плечами. Не отстают. Шеф учил обходить острые углы, а я ответил с подковыркой:

— У нас хотя и монархия, но образ жизни демократический. Каждый хозяин подметает перед своим домом, и за этим следит муниципалитет. Король не исключение. Только он в отпуску, в отъезде.

Заржали. Парень без шапки, комсомольского вида, шуба нараспашку, закричал:

— Оштрафовать короля!

А один, должно быть сильно поднаторевший турист, сказал:

— Отель-то, как видно, третьесортный…

— Это почему?

— Не вижу торговых точек на пути следования.

— Не беспокойтесь. Не хуже «Астории».

Конечно, он был прав. Отель на окраине, называется «Вифлеем», принадлежит сектантской общине. Шеф велел попытаться. Может, сойдет и «Вифлеем».

С ходу — склока с портье. Представитель Интуриста требовал, как положено для туристов второго класса, половину номеров с ваннами. Портье вежливо препирался — все занято. Я улизнул. Не хотел ввязываться. Подошел к туристам, они глазели по сторонам. Есть чего разглядывать! Занавески в горошек, стеганые матрасики на креслах, дурацкая картинка на стене. Строитель Калмыков, мужчина очень толстый и желчный, — это я сразу заметил, — придрался.

— Нарисована елка, а в ручье отражается пальма?

А что я — доктор? Может, писал эту картину полоумный монах, может, экзистенциалист? Меня это не касается.

Глазели. В холл притащились три монахини. Все у них одинаковое — и рост, и вес, и сырные лики. Отштампованы без брака.

— Ансамбль песни и пляски, — сказал Калмыков.

Монашки будто поняли. Повернулись и пошли гуськом, как герлс в мюзик-холле, по-солдатски размахивая руками.