Хорошие знакомые

— Театр погибнет, если мы будем бросаться такими актерами! Я не могу согласиться. Воля ваша, но я буду конфликтовать.

— Конфликтовать? Конфликтовать!.. — В глазах Гениального загораются безумные огоньки, он заливается простодушным смехом и с интересом, будто в первый раз, смотрит на отца.

На репетиции отец, весь подавшись вперед, любуется Гениальным. Он водит по сцене за ручку вялого, туповатого актера Иванова.

— Считайте: раз, два, три! Поворачивайте голову влево. Туда ушла ваша любовница Лабковская. Раз, два! Вынимаете портсигар. Раз, два, три! Стучите папиросой о крышку. Ритм! Ритм делает образ!

И верно, по сцене ходит не мешок Иванов, а сухой, расчетливый бизнесмен, этот человек зря глазом не поведет, ни одного пустого жеста! Чудо происходит на моих глазах. Гениальный действительно гениален. И может, надо показывать зрителям не спектакли его, а репетиции?

— Честное слово, Иванов будет иметь успех! — шепчет отец. — Этот бездарный чурбан Иванов будет иметь успех. Гениально! У него и телеграфный столб может сыграть Гамлета!

На другой день отец с утра начинает конфликтовать с Гениальным. Он ставит на ноги местком, партком, Главискусство. В свою очередь Гениальный поднимает против Марцинкевича актеров и пытается вовлечь в эту интригу своего знакомого высокоответственного товарища, специалиста по вопросам электросварки. Чаши весов колеблются. Кажется, справедливость вот-вот должна восторжествовать, но тут неблагодарный Марцинкевич делает неожиданный вольт и убеждает Гениального, что это именно отец — тайный агент Таирова, да еще и молодого Охлопкова, и хорошо еще, если не тайный агент Антанты. Гениальный заявляет, что он не может работать с таким коварным человеком. Отец уходит из театра, Марцинкевич остается в труппе.

Два дня отец отсыпается, на третий разыскивает где-то на полатях темно-красный бархатный жилет, поверх него облачается в бумазейный халат, пригорюнившись, садится за стол, стараясь поточнее воспроизвести мизансцену суриковского «Меншикова в Березове». Мама полна сочувствия, но, как всегда, не может попасть ему в тон. Считая, что в печальных обстоятельствах надо бодриться, она бегает по комнатам, пританцовывает, напевает:

Театр отец, театр мне мать,

Театр мое предназначенье…

Отец смотрит на нее с самым угрюмым видом.

— Каменные сердца, равнодушные люди, — шепчет он. — Джим второй день показывает лапу, и никто не догадается позвать ветеринара.

Нашего огромного польского пуделя, собственно, зовут Антип, но отец и Феня перекрестили его в Джима. Неумеренным баловством отец превратил этого простодушного пса в ханжу и лицемера. С утра он обкладывает Антипа кусками колбасы и сахара — пес скорбно отворачивается. Но как только захлопывается дверь за отцом, он сжирает все подряд и мчится на подоконник облаивать прохожих. В последнее время ему кажется, что этой комедии недостаточно, и он начал поджимать переднюю лапу, делая вид, что не может на нее наступить. Тут он немножко просчитался: путает лапы — хромает то на правую, то на левую.

Изнемогая от скуки, отец идет с газетой к Фене на кухню, тычет пальцем в хронику происшествий и торжественно читает вслух:

— «Гражданка Фирсанова, проживающая на Домниковской улице, в доме номер 1/15, решила подлить керосина в зажженный примус. Горящая жидкость вспыхнула ярким пламенем…»

— Это откуда же жидкость взялась? — подозрительно спрашивает Феня.

— То есть как откуда?

— Брешут ваши газеты! Подливали керосин, а вспыхнула жидкость?

— Да что же вы, черт побери, керосин ножом, что ли, режете?..

Тоска гложет отца. Тоска и безнадежность. Дело даже не в деньгах. Денег на две недели хватит, а больше чем на две их никогда и не было, да никто из нас не привык так далеко загадывать. Беда в том, что он совершенно не умеет отдыхать, никогда в жизни не брал отпуска и не знает, как жить без театра. Все в доме кажутся ему холодными и равнодушными, даже Феню нельзя напугать угрозой пожара. В уборной он читает монолог Дмитрия Самозванца: «Довольно, стыдно мне пред гордою полячкой унижаться…» Мама усматривает в этом некоторый намек — она полька по дедушке. Время тащится медленно, как на вокзале. Полдня проводить в уборной непорядочно по отношению к домочадцам, а на людях обнаруживать свои затаенные мечты он не хочет. Мелкие забавы, вроде выметания из-под дивана вековой пыли, не могут заполнить досуга. Наконец его осеняет блестящая идея: надо постричь пуделя! Предприятие это трудоемкое. Собачий парикмахер, единственный на всю Москву, живет во Всехсвятском, телефона у него нет. Все утро отец прихорашивается перед зеркалом и отправляется в путь.

Старичок с пушистыми седыми бачками и ярко-голубыми глазками появляется на другой день. Как человек дипломатичный, он не сразу приступает к делу, а долго похлопывает пса по широкой, как у цирковой лошади, спине и приговаривает:

— Хороший кобель, породистый кобель… Медали есть?

Отец до крайности польщен. В свое время Антипа подобрали на помойке.