Машинист не успевает ответить. В комнату вплывает величественная старуха с красивым длинным лицом. Мы все трое вскакиваем, как солдаты, — руки по швам. Это уже не женщина, не актриса, а икона, почти что герб театра.
Макеев незаметно ускользает из комнаты.
— Познакомьтесь, — говорит отец, — моя дщерь. Работает в театральном издательстве.
Актриса благосклонно улыбается, щурится, смотрит на меня в лорнетку.
— Как хорошо, что с косами. Нынче все стригутся. — И обращается к отцу: — Я к вам насчет Дымарской. Ну сделайте, дорогой, чтобы ее не переводили в подшефный. Она актриса полезная и вообще служащая рачительная…
— Постараюсь, — говорит отец, — но что скажут в комитете, ее ведь и вовсе хотели направить в Калугу.
Попугай вспархивает на плечо к отцу и, вытянув шею, кричит прямо в лицо актрисе:
— Из Вологды в Керчь! Керчь… Керчь…
Она отшатывается, хватается руками за щеки и гордо выпрямляется.
— Глупая птица. Второй раз убеждаюсь — глупая! — говорит она и выплывает из кабинета.
Отец немедленно звонит в комитет, разговор получается неутешительный.
— Вот, — жалуется он мне, — отказывают. И смету на дом отдыха не утверждают. Для нашего театра не утверждают! Да тут над каждым волосом актера надо дрожать, каждый звук голоса ловить, на каждое дыхание молиться. Им не искусством заниматься — пивом торговать!
Я вижу, как он взвинчивает себя, и пытаюсь успокоить:
— Попробуй смотреть на вещи шире. Есть же в стране задачи поважнее вашего театра…
— Не знаю, что может быть важнее здоровья людей, составляющих гордость советской культуры!
— Магнитка, например…
— Магнитка дороже человека?! — вытаращив глаза, вопит он и вдруг улыбается: — Слушай, ты, верно, переутомилась, год без отпуска, говоришь бог знает что…
Спорить с ним бесполезно. Как всегда, бесполезно.
И все-таки он своего добивается: строят дом отдыха, открывают театр в подшефном колхозе, приглашают из Грузии талантливого режиссера, заново оборудуют сценическую площадку. Каждое событие сопровождается родовыми муками и сопротивлением всех, кто может помешать.
В разгар этой бурной деятельности в доме появляется Гениальный и как ни в чем не бывало приглашает отца снова в свой театр.
Разговор происходит наедине, и после ухода Гениального мама спрашивает:
— И ты не послал его к чертовой матери?
— Ты с ума сошла!
— Может, принял приглашение?
— Я колебался.
И тут мама начинает горько рыдать:
— Господи боже мой! Зачем я связала свою жизнь с этим нелепым, беспринципным человеком!
— Да успокойся ты! Почему беспринципным? Я просто пригласил его в наш театр ставить «Макбета».
— Час от часу не легче!
Гениальный не прочь созорничать в театре с вековыми традициями. Ему уже надоело быть Пигмалионом, он истосковался по талантливым актерам, но они-то и боятся его завихрений, и замысел отца не осуществляется.
А бояться-то следовало бы совсем другого. В театре чуть ли не поквартально меняются директора. Новые люди дела не знают и потому одержимы жаждой перемен: один хочет омолодить труппу и отправить на пенсию стариков — гордость театра, другой помешан на гастрольных поездках и собирается закрыть помещение на ремонт, третий изгоняет из репертуара классику. С каждым отец воюет не на жизнь, а на смерть, у него теперь прочная репутация склочника, ему дают понять, что он вмешивается не в свое дело, и переводят в некий творческий союз.
— Как же ты будешь жить без театра? — спрашивает мама.
— Лучше с актерами без театра, чем в театре без актеров.
В сущности, ему предложили синекуру, но как бы он оскорбился, если б догадался об этом! Деятельность союза вскоре принимает другой масштаб. Где-то в парковой зоне роют котлованы для фундамента Дома ветеранов, на окраине города открывают фабрику грима, а в самом союзе — музей провинциальных актеров. Теперь я слышу телефонные баталии то по поводу налогов с товарооборота, то в связи с годовщиной со дня рождения Иванова-Козельского, Гламы-Мещерской, Модеста Писарева и прочих давно опочивших корифеев провинциальной сцены. На стенах столовой появляются фотографии дам с турнюрами и мужчин в рединготах.
Отец с блестящими речами выступает на похоронах всех выдающихся актеров, с достоинством ставит венки к изножию гробов. Венки от союза всегда самые красивые, он лично заказывает их в цветочных магазинах.