Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга первая

Один раз какая-то дама, которая стояла в очереди в магазине, слушала разговор двух других женщин из той же очереди, и что-то в этом разговоре ей не понравилось, и она взяла и сказала: «Все-таки злые вы люди – городские. Сама я живу в деревне, так вот у нас все люди добрые и сердечные. Все друг другу помогают. А у вас в городе – как у волков в стае. Да!» И после этого она неожиданно плюнула под ноги и вышла из магазина. Все стали говорить, что она пьяная или психически больная. А мы с братом переглянулись. Мы тоже стояли в той очереди. Оба мы криво усмехнулись. Где такая деревня, в которой все жители добрые и душевные? Мы с братом не любили деревню. Мы всегда боялись наступления лета, поскольку летом мама и папа посылали нас на отдых к тете Марианне, двоюродной маминой сестре.

С приходом лета мама всегда произносила одно и то же: «Ну, все! Хватит! Поезжайте в деревню, отдохните, и нам тоже нужно пожить своей жизнью. Мы не каторжные. Пора и нам отдохнуть от детей, от забот и прочего!» Это повторялось каждый год. Мы говорили маме, что в деревне нам плохо, но спорить с ней было бесполезно. Она твердила одно и то же: «Ничего, привыкнете. Зато в деревне все свое, фрукты-овощи, грибы-ягоды, наедитесь, накупаетесь и хоть немного загорите. Хватит вам торчать в городе». И нам собирали чемодан и сажали в поезд. А тетя Марианна со своим мужем дядей Колей нас встречала. Сначала она была очень рада, обнимала нас и смеялась, но уже через час теряла к нам интерес. Мы передавали ей конверт с деньгами – от мамы, тетя заглядывала в него и восклицала: «О чем она думает? Опять только тридцать рублей. Ну да ладно!» А дядя Коля был безучастный человек. Немногословный.

И вот мы ехали в тетин дом, и начиналась наша деревенская жизнь. Тетя говорила: «Ну, делайте что хотите, тут вам не город, тут простор и раздолье». Я долго, до зрелых лет, не понимала, зачем она произносила эту фразу, так как у этой женщины было жесткое правило: все нужно делать с ее разрешения. Нельзя ничего брать без спросу. Нельзя открывать шкафы, сундуки, комоды. Ни в коем случае нельзя открывать холодильник и заглядывать туда. А уж брать что-нибудь из холодильника запрещалось строже всего. И в огороде нельзя было сорвать ни одно растение, ни один плод. У тети Марианны этого не позволялось. Если мы нарушали эти правила, тетя нас немедленно упрекала: «Тут у вас ничего своего нет! Вот заведете свое – тогда и будете распоряжаться. А здесь все мое». И мы после этого стеснялись чего-нибудь попросить и ждали, когда тетя сама даст нам что-нибудь, клубники или стручков сладкого гороха, или смородины. Но она никогда не торопилась. Щедростью она не отличалась.

Мы сидели на лавочке возле дома, в маленьком дворе, и погибали от скуки. То кот пройдет по верху ворот, то птица сядет на поленницу – вот и все. Выйти на улицу мы не могли, нам попросту некуда было идти. В лес тетя не отпускала, а гулять по деревенским улицам было небезопасно. Но не потому, что тут жили какие-то разбойники, а из-за местных мальчишек.

Они вели себя еще грубее и развязнее, чем ребята из нашего двора. Все деревенские мальчишки ездили на велосипедах, и часто эти велосипеды выглядели очень причудливо. Вместо обычного велосипедного руля у них был руль от автобуса. И впереди приделана была еще автобусная фара, просто так, для важности. Сиденье и рама были обшиты бархатом с бахромой. На руле – два или три сигнальных звонка. И как можно больше светоотражающих значков – катафотов. И, конечно, все эти обладатели причудливых велосипедов гоняли по улицам с большой скоростью, будто спешили на пожар. Каждый из них почти открыто курил и сквернословил. Им явно тоже было скучно. Вероятно, они просто-напросто не знали, куда деваться в своей деревне, как распорядиться руками, головой и временем. И поэтому, когда они видели нас, бросались к нам вороньей стаей и принимались издеваться: «Эй, городские, а вы как огонь на плите зажигаете – двое коробок держат, а двое спичкой чиркают? А лампочку как вкручиваете? Двое лампочку держат, а трое табуретку вращают?» После этого они громко смеялись и трясли головами. И всегда обсуждали нашу внешность.

Им не нравилось решительно все – и то, как мы одеты, и наша бледная кожа, и рост, и особенно то, что мы двойняшки. Я не могу повторить сейчас их скверные выражения, поскольку это чистая дьявольщина. Так происходило всякий раз, когда мы выходили из дома на улицу. Тетя, бывало, посылала нас в магазин за сахаром, хлебом или квасом, и мы всегда знали, что нас ждет. И наши опасения сбывались. Местные мальчишки на причудливых велосипедах, с папиросами в зубах, не давали нам проходу. Им нравилось думать, что мы, городские, слабые, бледные и нерасторопные, а они, жители деревни, силачи, богатыри и ловкие люди. В нас бросали окурки, камешки, сухие коровьи лепешки. Но жаловаться мы не могли – тете Марианне не нравилось, когда мы плохо отзывались о деревенской жизни. Она желала слышать только положительные отзывы.