Хоспис

Бег, бег! Человек перебирает ногами. Он всегда, все время бежит. Убегает от опасности. Бежит к мечте. Бежит из города в город. Бежит к любви; бежит от любви. А вор, ну, значит, я, убегает от возмездия. Он понимает: он – вор! И его за эту накажут. Может, просто высекут, а может, повесят всеобщее обозрение. Мне шейх рассказывал: был такой полководец Тимур, он вешал воров на воротах города. И на Руси тоже воров вешали на воротах. Воров и убийц.

Своровать – это все равно что убить.

Раньше так считалось. А сейчас?

Бежать, скорей, мы бежали, перед нами расстилались ночные улицы, автобусы стояли поперек дороги, с каменных башен, горящих тусклым золотом в непроглядной ночи, иногда постреливали, изредка машина шуршала шинами по ночному асфальту, за каждым углом таилась смерть, смерть горбилась за каждым кустом, а мы бежали, и Дина держала меня за руку. Женщина всегда держит мужчину за руку. Рюкзаки давили ремнями нам на плечи. Хорошо мы экипировались. Внезапное веселье охватило меня. Хоть в пляс пускайся. Я крепче сжал руку Дины, обернулся и улыбнулся ей. Она бежала, рюкзак стучал ей по спине, она ловила ртом воздух, задыхалась. Я спросил ее: Дина, куда мы бежим? Ты хоть знаешь? Она, продолжая цепляться за мою руку, выдохнула: "Мы бежаль море. Море! Там лотка! Лотка плить! Плить лодка юарап! Юарап!" Я с трудом сообразил, что "Юарап" – это Европа.

Я ничего не понимал. Важно было бежать, не останавливаться. Сухие деревья, а вот листва, а вот груда камней посреди ночной улицы, как груда черепов. Революция тут перешла в войну, я это видел. Почему мы не могли отправиться в аэропорт, купить билет на самолет и просто-напросто улететь отсюда, куда угодно? Я слишком поздно догадался. Дина остановилась, чтобы перевести дух, снова положила руку на грудь. Грудь ее часто поднималась, она ловила воздух ртом. "У нам отшен мала деньга. Мала-мала. Хватит штоба кушаль. Нет хватит штоба ехаль. Дорога нет хватит". Она прочитала мои мысли. Я ободрил ее: "Деньги? Я достану!" И показал жестами, какой я ловкий. Она засмеялась.

Мы стояли на ночной улице Сирта и смеялись. Мы еще были молодые.

Я – еще молодой; а она так вообще малявка.

Не знаю, сколько ей было лет; пятнадцать, шестнадцать? Неважно.

Дина, я шептал, Дина, ну что ты ко мне прицепилась, вот куда мы с тобой бежим, если у нас денег ни шиша нет, и мы не сможем убежать далеко? "Ни-ши-ша?" – повторила она старательно. Я сложил пальцы в шиш. Она смеялась опять. И опять мы бежали.

Рассветало, по дороге катил пустой автобус, Дина подняла руку и остановила его. Шофер открыл двери и впустил нас. Дина протянула ему деньги. Он спросил ее о чем-то; она ответила. Автобус покатил, мы уселись на сиденье, меня мотало, и я, кажется, задремал.

Проснулся оттого, что Дина отчаянно расталкивала меня и кричала мне в лицо: "Прасипаца! Прасипаца! Нет спат! Нет спат! Приехаль!" Я разодрал глаза. Мы выпали из автобуса, как деньги из дырявого бумажника. Перед нами плескалось море. Оно, огромное, синее, было все залито солнцем. Утро. Бать, это было утро.

И на берегу, рядом с белым пирсом, он далеко уходил в море, и правда качалась большая лодка.

Я вгляделся: всюду в море выдавались такие длинные белые каменные пальцы, и близ каждого качались лодки. Рыбачьи? Рыбаков нигде не видать. Лодки были деревянные. И тут волосы у меня поднялись дыбом: я разглядел и надувные! Обернулся к Дине. "Я не поплыву на такой лодке", – внятно сказал я Дине и показал на резиновую утлую лодчонку. Лодки сейчас пусты, но скоро они наполнятся народом! И даже переполнятся! Я задрожал. Чертовщина какая! В отличие от Дины я хорошо представлял себе величину моря, что предстояло нам переплыть. А наших денег хватит, чтобы заплатить этому паромщику, или, может, не хватит, зло спросил я Дину. Она закивала: "Хватит! Хватит!" На берегу появился темнокожий ливиец. Он тяжело вдавливал ноги в песок: шел к деревянной лодке. К ближайшей.