Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466-1472 гг.

В этом отношении взгляды Никитина могут быть сопоставлены с мнениями еретиков конца XV в. Конечно, Никитин не только не был сам еретиком, но едва ли даже слышал о зарождавшемся еретическом движении в Новгороде: новгородско-московская ересь оформилась уже после его отъезда в Индию. В отличие от еретиков, тверской купец придавал важное значение выполнению религиозных предписаний относительно постов и праздников; поэтому он так скорбел об утере книг, которые помогли бы ему «блюсти веры христианские». Но, идя своим, совершенно самостоятельным путем, тверской путешественник в одном весьма важном вопросе приходил к взглядам, которые впоследствии защищали новгородские вольнодумцы: они тоже утверждали (ссылаясь на апостольские заповеди), что «приятным богу» может стать представитель любого «языка», лишь бы он «творил правду»[472].

Другая сторона мировоззрения Никитина — его национальное самосознание, которое получило выражение в известной, часто цитируемой фразе Никитина о «Русской земле». Напоминая это место из «Хожения», считаем необходимым отметить, что оно было по существу зашифровано автором восточной языковой оболочкой и, следовательно, имело характер сугубо интимного высказывания. «Русская земля да будет богом хранима! Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя вельможи Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной и да будет в ней справедливость».

В далекой Индии, тоскуя по родине, тверитин Никитин вспоминает не Тверь, а Русь вообще, «Русскую землю». Чтобы оценить вполне это лирическое восклицание Никитина, стоит вспомнить, как резко отражалась междукняжеская вражда на Руси даже в московских летописных сводах XIV-XV вв., претендовавших на роль общерусского летописания. «Рязанцы, — читаем мы в этих летописях, — суровые человеци и сверепы людие, высокоумни суще, палаумные смерди, възнесошася мыслию и възгордешася величанием, и помыслиша высокоумием своим»[473]

. Не лучше, по мнению москвича, и новгородцы: «Беша бо человеци суровы, непокориви, упрямчиви, непоставни... Кого от князь не прогневаша или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославич не уноровил им?»[474].

Еще яснее сепаратистские тенденции в памятниках местной литературы. Новгородская «Повесть о белом клобуке», созданная уже после присоединения Новгорода к Москве и прославлявшая «царя русского», настаивала все-таки на том, что «белый клобук», который «честнее царского венца», должен храниться в Новгороде[475].

Афанасию Никитину все подобные настроения совершенно чужды. Отправившийся в путь от тверского «Спаса златоверхого» «с его милостью, от государя своего от великого князя Михаила Борисовича Тверского», ехавший в обществе «6 москвичь да 6 тверичь», Никитин ощущал себя уже не тверитином только, а жителем «Русской земли». Приведенные выше слова Никитина о Русской земле могут по справедливости считаться одним из наиболее ярких свидетельств того, что во второй половине XV в. идея единой «Русской земли» широко вошла в народное сознание, что «увеличилось в населении количество таких элементов, которые прежде всего желали, чтобы был положен конец бесконечным бессмысленным войнам, чтобы прекращены были раздоры феодалов... чтобы прекратилось это состояние непрерывного и совершенно бесцельного опустошения, которое неизменно продолжало существовать в течение всего средневековья»[476]

.

Идея единой «Русской земли» особенно характерна для Никитина — горожанина, купца, представителя класса, наиболее заинтересованного в усилении обмена между отдельными областями Руси, в устранении всех препятствий на пути к экономическому единству Руси.

Но «благоустроение» Русской земли, о котором мечтал Никитин, на практике выразилось не только в ликвидации феодальной раздробленности. Уничтожение феодальной раздробленности привело к образованию Русского централизованного государства. Можно ли считать Никитина сторонником и провозвестником этого государства?

«Союз королевской власти и буржуазии»[477] — явление характерное для истории позднего средневековья. Это явление в известной степени свойственно и русской истории XV — начала XVI в. Но, говоря о поддержке, оказываемой городским населением власти московских государей, никак не следует упускать из виду, что московское самодержавие отражало интересы феодального класса, а не горожан, что оно отнюдь не было общенародной властью. «Вельможи Русской земли», которые, по словам Никитина, были «несправедливы» в феодально-раздробленной Руси, ничуть не стали «справедливее» в Русском централизованном государстве, и самодержавная власть вовсе и не требовала от них «справедливости» (как понимал ее Никитин).