Она смотрит на травы, а потом на меня.
– Я их умыкнула. – Я достаю из сумки дневник и сую маме в руки, а Фил включает маленький телевизор.
Мы слышим голос Каски Рабидо и видим кадры, на которых Элберта ведут в зал суда.
– Сегодня Перкинс предстал перед судом по обвинению в отмывании денег, незаконном обороте наркотиков и мошенничестве. Также была арестована предполагаемая любовница Перкинса, Розалия Ньюберн Дэвис.
Когда сюжет заканчивается, я встаю и выключаю телевизор на случай, если будут рассказы о других процессах, слушаниях о самообороне и тому подобном.
– Пора идти! – объявляю я.
Фил вопросительно смотрит на меня, потом подносит к уху воображаемый телефон, и я киваю. Он, Тэмми и дети прощаются.
Адлай и я провожаем маму в столовую. Напоследок Рут говорит Адлаю:
– Знаешь, Лони у меня оторва. – Она обнимает меня на прощание, тянется к моему уху и шепчет: – Пока-пока, моя малышка.
Мы возвращаемся в грузовик Адлая, и я смотрю куда-то вдаль.
Слишком о многом приходится думать. Адлай наклоняется ко мне и, когда я поворачиваюсь, нежно целует меня в губы. На вкус любимый – как соль, мята и что-то совсем простое, как гладкий камень.
Мы едем дальше, мамино «малышка» эхом звенит у меня в ушах, и я словно вижу на ее юной руке отпечаток ракушки, моего собственного маленького уха.
Моя машина все еще стоит перед офисом Барта, где я припарковала ее сегодня утром. Кажется, это было так давно. Мы подъезжаем, и Адлай оставляет грузовик работать на холостом ходу.
– Я… эм… Я не спросил тебя, как все прошло в округе Колумбия.
– Задержусь на год, – отвечаю я.
– Ладно, буду навещать, – вздыхает Адлай.
– Нет, здесь задержусь.
– На целый год? Здесь? – Он расплывается в улыбке. – Отличная новость!
– Точно. – Я улыбаюсь в ответ.
Делорес, мудрая женщина-ботаник, сказала мне в Вашингтоне, что каждые семь лет сотрудники с моей зарплатой имеют право на творческий отпуск, и я уже два года как могу его взять. Она помогла мне заполнить анкету. Я обозначила свою цель: изучение птиц юго-востока США с упором на болотистую местность Флориды.
Хью Адамсон возражал, но ничего поделать не смог.
Судя по всему, творческий отпуск – давняя традиция Смитсоновского института, для отмены которой фактически потребовался бы особый Акт Конгресса. Я не написала в бланке о другом своем намерении: стать фрилансером, заявить о себе и посмотреть, где же все-таки мое место, вдруг во Флориде?
Сидя за рулем своего грузовика, Адлай улыбается, почти затаив дыхание.
– Поедешь за мной домой? – спрашивает он.
Прежде чем я выхожу, он обхватывает мое лицо ладонями и снова целует.
Садик под моим окном источает острый запах суринамских вишен, которые только что начали плодоносить, привлекая стайки скворцов. Они тарахтят, свистят на все лады. Я сижу за чертежным столом, который купила почти год назад, в начале творческого отпуска. Работаю над новым изображением моей матери под бельевой веревкой, пытаюсь передать в полутонах линию дождя, приближающуюся, как простыня, через болото.
Думаю, я наконец-то сумела ухватить ее лицо. Я изменила перспективу – больше не с высоты птичьего полета. Она стоит в профиль, мой отец открывает сетчатую дверь, идет к маме по ветру.
В течение последних одиннадцати месяцев мои личные рисунки уравновешивали оплачиваемую работу. Поскольку мне не терпится усовершенствовать собственные навыки, я меньше откладываю на потом работу по естественной истории и быстрее улавливаю мякотку. Я по-прежнему упрямая перфекционистка, просто более плодовитая. У меня еще остались более глубокие вопросы, до которых нужно добраться, и ответы, которые я могу получить только от своей рисующей руки.
На стене рядом с чертежным столом я повесила прямоугольник серой волокнистой плиты, пористую панель вроде доски объявлений, только намного больше.