Хозяйка дома у озера

— Единственная дочь Ивана Александровича и наследница всего состояния. Самая завидная невеста на весь уезд. А ведь думали, что она за матерью последует, такая слабенькая родилась, но ее кормилица выходила. — Подрагивающий палец сместился с лица девушки на пожилую матрону, что пыталась загородить Анастасию от объектива. — Выходила, да так и осталась навсегда при ней.

— А промышленник?

— А промышленник запил, — Библиотекарь покачал головой. — То ли жену любил, то ли время было такое, пили почти все, особенно если деньги водились. Из-за пьянства все и случилось.

— Расскажете? — Матвей пододвинул блокнот ближе, всем своим видом показывая, что готов слушать.

— От чего ж не рассказать. — Старик отложил очки и пододвинул к себе кружку с чаем, но пить не стал, просто грел руки. — Доподлинно, конечно, неизвестно, но вроде как все со сватовства началось. Просватал промышленник Настю за сынка одного из деловых партнеров. Да, видимо не угодил. Поговаривали, что ей-то больше по сердцу Митька — писарь был, сынок тогдашнего управляющего Завгородних Прохора Ильина. Но отец Насти сразу наложил на это вето. И правильно, где это видано, чтобы первая красавица уезда вышла замуж за писаря. — Он вздохнул. — Правильно-то правильно, но кто ж отца слушать будет. Как мне сказала как- то внучка, старичье вообще ни черта в жизни не понимает. Слышь, мил человек, «старичье» — это она про меня.

— Слышу, — сказал Матвей только ради того, чтобы что-то сказать.

— Ее бы на сто лет назад, посмотрел бы как она, старичью перечить стала. — А Настя перечила?

— Кабы знать, — библиотекарь снова стал задумчивым. — Но у промышленника нрав был… дай боже, суров, да на расправу скор, а уж если на грудь примет, хоть святая святых выноси. Но как бы там ни было, месяц спустя нашли Настю Завгороднюю в петле. Была первая красавица, да вся вышла.

— А?

— Б, — передразнил его библиотекарь. — Митьку-писарая под стражу тут же взяли. Мол, это он ее порешил, осерчав, что не пошла она поперек отцовской воли.

— Ас Настей что? — в нетерпении спросил Матвей.

— Так, знамо дело, схоронили ее, что же еще. В саду у дома, отец даже памятник распорядился поставить. Ты, наверное, видел его. Фигура из белого камня, если от дома к озеру идти, там тропка, не доходя до воды, раздваивается, и та, что правее, к зарослям шиповника сворачивает. Вот там она и похоронена, почти у самой воды.

— Где? — Матвей от неожиданности чуть снова не выронил карандаш, настолько нелепым казался этот переход от событий полуторавековой давности к настоящему. — А почему не на кладбище?

— Потому, — назидательно ответил старик, поднял кружку и все же отхлебнул остывшего чая. — Али не знаешь, кого запрещено на освященной земле хоронить?

— Са… самоубийц, — хрипло ответил Матвей, чувствуя, как по позвоночнику прошелся холод нехорошего предчувствия. — Так это еще не вся история?

— Для кого как, — старик опустил чашку. — Выяснилось все недели через две. Завгородний, как только дочь о Митьке заикнулась, управляющего-то с сынком выгнал. Вернее, Митьку сразу в шею, а Прохору велел дела сдать и уматывать. Велел, а сам снова за бутылку. Он уже давненько делами не занимался, все больше по кабакам заседал. А Прохор с сынком злобу затаили. Уж не знаю как, но уговорили они Настю им помочь, видать сильно девчонке эта любовь разум затмила, раз она согласилась. Но только упросила она отца какую-то бумагу подписать, то ли чистую, то ли сразу доверительную, а тот с пьяных глаз и подмахнул. Тогда еще не знали, что Прохор то уволен, а тот, стервец, этим и воспользовался. Объехал с этой бумагой все банки, да снял капитал Завгороднего. И если бы только его, но и других вкладчиков, карьер-то не только промышленнику принадлежал. Скандал был жуткий, говорят, чуть ли не до государя дошло. Хотя врут поди, где государь и где песчаный карьер? Но итог один, бежал Прохор с капиталом-то, только его и видели, а вот сынок чуть подзадержался, за что и поплатился, правда, его потом выпустили…

— А Настя? — хрипло спросил Матвей.

— Может Митька и уверил ее в своей любви, да только деньги он любил больше. Не нашлось ей места в его дальнейшей жизни. Наверняка было какое объяснение меж ними, потому как она с горя-то и того… повесилась. А может от стыда, что отца чуть в долговую яму не отправила, а может, еще с чего. Но…

Матвей закрыл глаза, пытаясь представить, что чувствовал промышленник, когда в один прекрасный день понял, что лишился всего, что предал его самый близкий человек, что люди шушукаются за его спиной, показывают пальцами… Представил и едва не сломал карандаш.

— Не знаю, что стало с Завгородним потом. Он продал дом, хотя вряд ли получил великие деньги, и уехал. Вот и вся история.

— А нянька?

— Что нянька?

— Она тоже уехала? — Матвей посмотрел на фотографию, на суровое лицо старой женщины.

— Честно говоря, — старик заморгал, снова надел очки и тоже посмотрел на фотографию, — никогда не интересовался ее судьбой. Наверное, что ей еще оставалось делать?

«Ага» — подумал Матвей и, написав блокнот большими буквами «нянька», несколько раз подчеркнул слово.