Хозяйка города

Вибрация рельс сделалась такой сильной, что с насыпи вниз покатились мелкие камешки. Оглянувшись на город, Сабрина прикусила губы. Не ясно, что она там увидела, Надя этого видеть не хотела.

— Иди по моим следам.

Надя хотела возразить, но стоило ей шевельнуться, и гравий снова посыпался в люк. Удара от падения она так и не услышала. Вместо этого в ушах застучала кровь. Невообразимо сильно потянуло обратно, и мгновение Надя всерьёз обдумывала идею побега. Крутила в голове так и эдак.

Они забрали вправо, уходя от насыпи как можно дальше, но кроме трёхметрового ограждения и гравийной пустыни здесь ничего не было. Негде прятаться.

До автомобильного моста оставалось не так много — уже видны были обглоданные скелеты автобусов, почивших под гигантскими опорами. Рельсы загудели, как разозлённые пчёлы.

Из тоннеля выехал поезд. Тяжело громыхали железные суставы. Движение завораживало, остатки рельсовой смазки капали на гравий. По смятым бокам, по разбитым фарам Надя узнала тот поезд, который бродил вокруг тронной залы Скрипача, как сторожевая собака. Наверное, он выгрыз себе пусть наружу.

Сабрина не обернулась — только плечи напряглись под тонкой ветровкой.

— Иди за мной, — повторила она окаменевшим тоном. — Только не беги. Идём. Осталось немного.

Лязгая на стыках, поезд полз следом. Стоило Наде чуть замедлить шаг — и поезд тоже замирал, выжидал и опять крался за ними. Идти становилось всё труднее: ноги тонули в гравии, как в зыбучих песках. Под мостом в лицо дышал солёный ветер. Когда они снова выбрались на солнечный свет, Надя задержала дыхание и едва не попятилась.

Дальше путь был усыпан трупами птиц, рельсы разорваны, и повсюду — пятна чёрной крови. Кое-где подрагивали, исходили последними искрами оборванные провода. Надя уловила едва ощутимый запах осенних листьев. Пока она лежала, заваленная камнями, здесь шла битва, и мёртвые птицы ясно указывали на то, кто в ней победил.

Пугало всё-таки решил заступиться за собственный город, но он потерпел поражение. А Скрипач победил — ещё раз. Надя подняла голову, чтобы спросить об этом Сабрину, но вместо слов выдохнула облачко пара.

В сплошной ленте забора чернела криво проломленная щель. Дальше вела протоптанная тропа — мимо обломанных веток на дно оврага. У того места, где искорёженные рельсы торчали вверх, поезд застыл и проводил Надю взглядом разбитых фар.

— Ну вот, ушли. — Сабрина спустилась в поросший лесом овраг — ветки не хрустели под её ногами — и постояла, запрокинув голову. — Теперь осталось пройти через первую заставу.

Здесь было неуютно. Надя пожалела о том, что под дневным светом совсем утратила обострённые чувства. Всё, что она могла — оглядываться и прислушиваться к тишине. Беспокойство отчётливо кусало за самый край сознания.

— Почему он не погнался за нами?

Сабрина не желала задумываться над такой мелочью, отмахнулась:

— Там рельсы изломаны.

Надя промолчала, хотя она-то понимала, что поезду, роющему подземные ходы, вряд ли так уж необходимы рельсы. Здесь было что-то другое.

— Он умер, да? — спросила Надя, кивая в ту сторону, откуда они пришли. Подвальная тишина — без щебета птиц — давила со всех сторон.

Сабрина отвернулась, делая вид, что высматривает в небе путеводную звезду, но отвечать всё-таки пришлось.

— Да, он умер. Пугала больше нет. И нет смысла его защищать.

Надя дёрнулась назад — последний отчаянный порыв, как взгляд в окно отбывающего поезда. Как провожающий, который всё бежит за вагоном. Так же безнадёжно. Сабрина не дала ей убежать, схватила за руку — больно, за раненое запястье.

— Куда ты собралась?

Назад. Назад, мимо кладбища чёрных птиц, мимо искорёженного поезда, мимо переломанных клёнов, оплетённых проводами. Обратно, в город, чтобы держать его за руку, как у постели смертельно больного, чтобы искать последние крошки надежды. Она не хотела быть дезертиром и предателем.

Они уйдут, а Город останется слушать, как хлопают двери. Как шуршат шаги убегающих по разбитым асфальтовым дорогам. Покроются пылью брошенные дома. Наступит осень, и города больше не будет. Он погиб в одиночестве.

— Пойдём, — сказала Сабрина. Уже в который раз. — Мы ничего не смогли сделать. Он умер. Некого больше спасать.

Они вышли на окраину, присыпанную белым пеплом, как первым снегом. В кольце пятиэтажных домов, на старой площади, стоял позеленевший от времени танк. Под гусеницами лежали охапки увядших цветов.

У разрушенного магазина чадил костёр в железной бочке. Сабрина обошла его кругом, разглядывая брошенные остатки жизней, которые ворошил ветер. Первая застава оказалась чуть дальше — между двумя уцелевшими домами. За ней начинался пустырь, устеленный густым туманом.

Туман не понравился Наде. За ним не видно было горизонта, передние укрепления тонули в нём, как в молоке. Сколько она не пыталась ощупать мир вокруг себя, мысленные руки не подчинялись, только в голове зудела тонкая боль. Наконец до неё дошло: горький дым, бетонные тетраэдры волнорезов — защита от сущностей.

Ополченцы всё ещё были здесь, хотя город больше не просил защиты. Первую заставу стоило бы назвать последней.