Хозяйка лабиринта

Передача «Поём хором», подумала Джульетта. Школы, кажется, зациклились на «старой доброй Англии» матросских куплетов, народных песен и баллад. Девы, огромное количество дев. «Как-то рано поутру» и «Ах нет, Джон, нет, Джон, нет!» (Эта песня чрезвычайно раздражала Джульетту.) «Лихо машет утюгом». Это просто смешно. Они изобретают Англию заново – а может, просто изобретают. В голове всплыла картина: идет война, они едут на машине мимо Виндзорского замка в первых лучах зари, Перри поворачивается к ней и спрашивает: «Эта Англия. Как вы думаете, стоит за нее драться?» Наверно, ответ зависит от того, на чьей ты стороне, подумала сейчас Джульетта.

Навстречу плелась по коридору фройляйн Розенфельд, отягощенная среди прочего огромным словарем немецкого языка, с которым она не расставалась. Кроме того, при ней был тяжелый учебник с надписью «Немецкий язык. Средний уровень». Подол поношенной клетчатой юбки местами отпоролся, и у Джульетты зачесались руки взять иголку с ниткой и подшить его как следует. У фройляйн был свой особый, немного душный запах, отчасти даже приятный – мускатный орех и старое дубовое дерево, как в древних церквях. Она вечно околачивалась в здании, словно ей некуда было идти. Джульетта иногда подозревала, что фройляйн ночует где-нибудь в архиве, вместо того чтобы уходить на ночь домой.

Учебник немецкого выскользнул у фройляйн из рук, как и следовало ожидать, и упал на пол, трепеща страницами, словно тяжелая дохлая птица – перьями. Джульетта подобрала учебник и вложила его в нетвердые руки фройляйн, кое-как уравновесив. Надо бы пригласить ее на обед, подумала Джульетта. Может быть, к Пагани, через дорогу. Фройляйн чрезвычайно хорошо вписалась бы в обстановку кафе «Моретти», но вряд ли ей там понравится.

– Что это? – спросила фройляйн Розенфельд.

Веснушчатое старушечье лицо вопросительно сморщилось при звуках музыки, снова сбежавшей из заточения.

– «Бобби Шафто», – ответила Джульетта. – Он уплыл в море с серебряными пряжками на чулках.

Ее объяснение, видимо, удовлетворило фройляйн Розенфельд – та кивнула и поплелась дальше по коридору. Она словно тащила на «вдовьем горбу» все бремя Европы. Оно гнуло ее к земле.

– Мисс Армстронг, мисс Армстронг! – Настойчивый шепот снова остановил Джульетту, которая было двинулась своей дорогой.

Она огляделась, но никого не заметила. Дверь в закуток для прослушивания была открыта. Джульетта заглянула туда и увидела Лестера Пеллинга, бледного как пахта. Вид у него был такой, словно его сейчас кондрашка хватит.

– Лестер, вам нехорошо?

– Я решил послушать «Прошлые жизни». – Наушники все еще висели у него на шее. – «Средневековую деревню». Она пошла в эфир сегодня утром.

– Насколько мне известно.

– А меня не было, потому что мисс Гиббс просила ей помочь с мисс Хейсти. Она сильно буянила. – Похоже, от одного воспоминания его опять охватил страх.

– И?.. – деликатно подтолкнула Джульетта.

– Мисс Гиббс сказала, что вы пошли к врачу, и запись прослушал мистер Лофтхаус.

– Я знаю.

– Ну… – Он набрался мужества. – Я его не люблю, мисс. Мистера Лофтхауса. Я его не люблю.

– Ничего страшного, Лестер. Я его тоже не люблю.

– Дело не в том, что у него нога. У него и с ушами что-то не то. Послушайте сами.

Лестер заламывал руки. Джульетта с самой войны не видела, чтобы кто-нибудь заламывал руки. Конечно, в войну Лестер был еще ребенком. Она встревожилась:

– Лестер, что там такое?

Он молча протянул ей другую пару наушников и надел свои. Осторожно опустил иголку на пластинку:

– Кажется, здесь.

Они послушали вместе.

– Господи, твоя власть, – сказала Джульетта. – Проиграйте еще раз.

Они послушали снова. Ничего не изменилось. Голос Роджера Фэрбразера – Мельника, Первого слуги и дублера Кухарки – произнес мягким, женственным голосом:

– Ах, долбись оно, долбись оно все.

Джульетта и Лестер сняли наушники и уставились друг на друга. Любой случайный зритель, увидя их в этот момент, решил бы, что они обращены в камень и на их лицах навеки застыло выражение абсолютного ужаса. Возможно, он принял бы их за жителей Помпеев.

Они медленно вернулись к жизни.

– У него возникли какие-то трудности с чтением роли, – припомнила Джульетта. – И он слегка вышел из себя. Он был при Дюнкерке, насколько я помню. Прендергаст говорил, что поступило много жалоб, но конкретно упомянул только слово «чертов». Хотя, говорят, люди слышат только то, что ожидают услышать.

«Мы верим только тому, чему хотим верить», – сказал ей однажды Перри.

– Не думаю, что младшие школьники ожидали услышать именно это. – Лестер ткнул пальцем в проигрыватель.

Оба уставились на него, будто ужасные слова еще звучали и их можно было увидеть.

– «Ах, долбись оно, долбись оно все», – пробормотала Джульетта, и Лестер дернулся – возможно, не столько из-за самого слова (в конце концов, отец у него был сволочь), сколько из-за его последствий. О том, есть ли разница, можно было бы устроить интересную дискуссию, но совершенно точно не сейчас. – Ритм, однако, отменный.

– Что нам теперь делать? – спросил Лестер.

– Я думаю, молчать как рыбы.

– И беречь эту запись?