Хозяйка Мельцер-хауса

– Нам все равно по пути, Тилли, – мягко настаивала Алисия. – Пауль возьмет машину. Мы должны ехать к Китти.

– Да, конечно, – торопливо проговорила Тилли. – Бедная Китти. И маленькая бедная Хенни… Нет, не беспокойтесь, я останусь здесь, у меня дежурство, я никуда не пойду. Мне все равно будет лучше, если я буду чем-то занята. Мама сама сможет утешить папу…

– Это решение делает тебе честь, Тилли, – произнесла Элизабет. – Пошли вниз. Я тоже хочу выполнять свой долг. Мама, я приду к вам, как только освобожусь.

– Делай, как захочешь, Тилли, – проговорила Мари. – Конечно же я тебя понимаю, ты не можешь бросить свою работу, но не переоценивай себя. Отдохни хоть чуть-чуть, обещай мне!

Тилли кивнула. Отыскав носовой платок в кармане белого фартука, она высморкалась. Потом она видела, как Пауль с Мари взялись за руки, выходя из комнаты. И хотя они сделали это украдкой, Тилли нашла это странно неприличным.

Она прошла наверх в ванную комнату, вымыла холодной водой лицо. Подняв перед зеркалом голову, она испугалась, увидев в нем свое бледное как полотно лицо с темными кругами под глазами.

«Я страшно безобразна, – подумала она. – Но кому какое дело? Альфонса больше нет. А моя любовь была только воздушным замком. Жизнь прошла. Для кого мне быть красивой?».

Она заправила за уши выбившиеся пряди волос и приколола к ним сестринский чепчик. Что сказала Элизабет? Надо быть сильной. И она будет сильной. Сейчас она будет работать, как будто ничего не случилось. Это же замечательно, что она будет среди людей и сможет что-то делать. Ей было бы намного тяжелее, если бы она вернулась домой и увидела своих убитых горем родителей.

Ее уже ждали внизу, в лазарете. Привезли новых пациентов, кроме того, у двоих уже несколько дней была лихорадка, и доктор Грайнер изолировал их от остальных, поскольку боялся, что это тиф. Тилли была рада тому, что никто ее не спрашивал, где она была и почему отлучилась с дежурства. Она с головой окунулась в работу, помогала менять повязки, раздавала обед, сматывала только что постиранные бинты. Потом доктор Грайнер позвал ее в процедурный кабинет, и она помогала ему обрабатывать особенно сложные раны. Она не спрашивала его про доктора Мёбиуса, но Грайнер, относившийся к ней, как к дочери, сам рассказал, как тяжело было его молодому коллеге проститься со всеми.

– Его сердце останется здесь, фройляйн Бройер. Кажется, он оставил его здесь навсегда, бедняга.

– Так бывает в жизни, – выдавила она. Ей никак нельзя было расслабиться, иначе бы она пропала.

Весь день она работала как одержимая, подменяла кого-то в прачечной, сидела у постели одного паренька – в бреду тот говорил о крысах с человечьими мордами. Она читала ему вслух стихи, чувствовала, как звук и ритм стихов успокаивали его, и в конце концов он заснул. Она взглянула на его измученное лицо и сама почувствовала чудовищную усталость, накрывшую ее с головой.

– Фройляйн Бройер?

Она посмотрела на доктора Мёбиуса почти равнодушным взглядом. Чего он хотел от нее? Она устала до изнеможения, и ей уже было пора домой.

– У вас есть силы остаться еще на одно дежурство? Очень прошу вас.

Его голос звучал мягко, даже мило. Герта, проходящая мимо с подносом в руках, неодобрительно посмотрела на них.

– Ну конечно, – пробормотала Тилли.

Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться с кровати, на краешке которой она сидела, – это был жест, который до сих пор он никогда не позволял себе. Она не сопротивлялась, проследовав за ним в душную процедурную, и привычно взяла в руки скрученные бинты и ножницы.

– Вы потеряли брата, – начал он. – Мне бесконечно жаль. Знаю, что слова сейчас не имеют никакого значения, но я не мог иначе, как…

Он задержал дыхание, потому что она повернулась к нему. Их взгляды встретились и словно впились друг в друга, в них было все: тоска, скорбь, надежда и отчаяние, все смешалось в какой-то магический водоворот, из которого они уже не смогли вырваться. Он притянул ее к себе и обнял, не так нежно, как она представляла себе в мечтах. Его объятие было сильным, почти до боли крепким, а его поцелуй обжег ей губы.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Только это имеет смысл перед лицом бессмысленной смерти.

… Она лежала в его объятиях, словно лишившись чувств, боясь пошевелиться, боясь сделать что-то не так. Так ее воспитали: никогда ничего не прощать себе, не показывать своих чувств, не показывать мужчине, как ты его обожаешь. И все же она чувствовала, что он надеялся именно на это.

– Почему, почему ты никогда не говорил мне это?

– Потому что я трус, – простонал он, опустив голову ей на плечо. – Потому что я боялся быть отвергнутым. Мне так далеко до тебя, нас разделяет расстояние, как от земли до неба, ну как мне было осмелиться…

Внезапно ее охватила такая невыразимая нежность к любимому человеку, который так долго мучился из-за нее. Куда-та исчезли и ее осторожность, и оцепенение, и скованность, она нежно провела рукой по его затылку, по волосам.

– Это моя вина, Ульрих. Я никогда не давала тебе повод думать иначе.