Хозяйка Мельцер-хауса

Мари положила руку на плечо Ханны, она хотела прижать ее к себе, но девочка стояла, оцепенев, глядя на умершую, будто она не могла поверить своим глазам.

– Ханна, твоя мать уже далеко отсюда, – тихо сказала Мари. – То, что ты видишь, это только оболочка. На самом деле ее душа чистая и добрая. Она часто поступала плохо, но все равно любила тебя и твоих братьев всем сердцем. Сейчас бессмертная душа твоей матери находится на пути к небесам обетованным.

Однако Ханна и не шелохнулась. Мари отчаянно думала, что бы еще сказать девочке, чтобы той легче было смотреть на усопшую, но оказалось, что это было совсем не нужно.

– Мы… мы должны ее правильно положить, – прошептала Ханна. – Она должна лежать на спине, а руки должны быть сложены. Так ведь?

– Да, мы сейчас это сделаем, Ханна.

Мари сначала нужно было преодолеть себя, чтобы приблизиться к покойнице и дотронуться до нее. Ханна же, казалось, ничуть не была испугана, она сложила руки матери на груди, одна в другую, пригладила ее спутанные волосы и закрыла ей глаза. И все это она проделала с такой старательностью и осмотрительностью, с какой редко до сих пор делала что-либо еще.

– Я сделаю заказ в похоронном бюро, Ханна, – пообещала Мари. – Твоя мать должна лежать в гробу в отдельном месте на кладбище.

Ханна кивнула, скорее всего, она не имела ни малейшего представления, что такие вещи стоят денег, которых она никогда бы не нашла, но Мари подумала о своей собственной матери, у которой были самые бедные похороны, и потому решила избавить Ханну хотя бы от этой заботы.

Они вышли из квартиры, заперли за собой дверь, и Мари положила ключ себе в карман. В коридоре на полу по-прежнему сидела Шустер, прислонившись спиной к столбу, ее голова упала на грудь. Она спала, все еще крепко держа в правой руке пустую бутылку из-под шнапса. В доме где-то внизу заплакал ребенок, следом раздался раздраженный голос немолодой женщины и какой-то твердый предмет с грохотом ударился о стену.

Небо затянулось облаками, в переулках квартала дул холодный ветер, поднимая рябь в лужах. Это было время обеда, отовсюду доносился запах картофельной похлебки, перемежавшийся с запахом репы. Дети куда-то исчезли, только пес все еще лежал у входа и грыз какую-то палку. Мари с Ханной торопились покинуть квартал.

«Если уж здесь все так плохо, то как выглядят кварталы бедняков в городе?», – удрученно думала Мари. Да, конечно, церковь устраивала обеды, и женские общества в защиту отечества раздавали продукты. В свой последний визит на виллу пастор Лейтвин рассказывал, что человеческие жизни уносили болезни и эпидемии. Холод и голод настолько ослабляли стариков и детей, что те умирали от простого насморка.

Когда они проходили мимо фабрики Мельцеров, завыла сирена, извещавшая об обеденном перерыве. Мари была очень расстроена, потому что знала: хоть какая-то работа шла только в одном-единственном цехе. Там была занята горстка работниц, чистивших гильзы от снарядов, потом эти гильзы использовали повторно. Похоже, Иоганн Мельцер и не собирался начинать новое производство бумажного текстиля. Получается, Пауль зря чертил свои чертежи – его отец был не готов пожертвовать принципами. На его текстильной фабрике не делают эрзац, там выпускают только хлопок и качественную шерсть. Или же вообще ничего.

– Правда, что душа моей матери попадет на небо? – спросила Ханна.

– Уверена, что так и будет, – смело ответила Мари.

– А она сможет увидеть меня оттуда?

Мари стало немножко не по себе, потому что девочка посмотрела на нее своими огромными, полными доверия глазами. Что ей ответить? Ведь Ханне уже пятнадцать и она уже не ребенок.

– Никто не знает это точно, Ханна. Но если ты в это веришь, то так оно и будет.

Ханна кивнула и задумчиво посмотрела на небо, по которому ветер гнал белые и серые облака.

– Не знаю, хочу ли я, чтобы она всегда видела меня, – ответила она, нахмурив лоб. – Только иногда, наверно… чтобы она меня не забыла.

11

Еще никогда в жизни Алисия не заявляла мужу о своем решении так непреклонно, но сегодня, в этот чудесный майский день, когда парк и все дорожки окрасились в нежно-зеленый цвет, она это сделала. Все, чаша терпения переполнилась, об этом говорило ее лицо. Она была из рода фон Мейдорн, выходца из дворянского сословия, чьи сыновья, будучи офицерами, с честью служили кайзеру.

– Это моя твердая воля, Иоганн.

Мельцер разгневанно бросил утреннюю газету на пол, когда жена в самом начале завтрака пришла к нему с этой нелепой идеей. Нет, нет и еще раз нет. Ему не нужен лазарет здесь, в его доме. И дамы в его доме – и жена, и дочь Элизабет – должны уже наконец понять и принять это. Услышав эти слова, он вскочил со стула и хотел выйти из столовой, но не тут-то было: Алисия преградила ему дорогу. Уму непостижимо! Она загородила ему дверь! И чтобы пройти, ему надо было бы отодвинуть ее в сторону.

– Что все это значит, Алисия? Ты что, хочешь устроить скандал прямо перед прислугой? Да куда это годится?

Он стоял перед ней, взбесившийся и в то же время неуверенный и все-таки не осмеливался оттолкнуть ее или дотронуться до нее.