Хозяйка Мельцер-хауса

Элизабет взяла в руки бокал с коньяком, чтобы внимательно рассмотреть отпечатки. Никакой помады. Это ее успокоило.

– Естественно, это были мужчины. Ну что только ты думаешь о папе? – возмутилась она. – Вероятно, он заключил контракт со своими партнерами. Вот видишь!

Китти пожала плечами и объяснила, что она с самого начала знала, что страхи Лизы – всего лишь плод ее разыгравшегося воображения. Похоже, папа во всем превосходно преуспевал.

– Очень надеюсь, что ты права!

– Как ты думаешь, где может быть папа? – размышляла Китти. – Сторож наверняка знает.

– Как глупо! – воскликнула Элизабет. – Надо было его спросить.

Они вышли из кабинета директора и снова спустились вниз по лестнице. Все-таки в здании было как-то страшновато, тихо и пусто. И еще грязновато. В углах трудолюбивые пауки сплели свои сети. Пахло пустотой.

Дождь утих, поэтому они решили остановиться у входа, пока Людвиг бежал к калитке.

– Если господин директор не в своем кабинете, как вы сказали, значит, он на прядильной фабрике. Он ходил туда несколько дней подряд, и это было печальное зрелище. Он так переживает, бедный господин директор…

– В конце концов, не так уж трудно почистить несколько металлических гильз, – проворчала Китти.

– Пойдем со мной, – велела Элизабет. – Я хочу это увидеть.

И она потащила Китти прямо под дождем мимо двух цехов к третьему, который именовался прядильной фабрикой. Обычно там работали на двух этажах. В детстве Китти однажды забежала в один из цехов, но ужасный шум бесчисленных машин быстро заставил ее уйти.

– Нечего затыкать уши, – рассердилась Элизабет. – Здесь совсем тихо. Машины не работают.

– Ненавижу тебя, Лиза! – прошипела Китти. – Из-за тебя на моем новом пальто теперь пятна от воды.

Она с недоумением смотрела на сельфакторы, на эти темные, безмолвные прядильные машины. Не было ни свиста, ни жужжания катушек, ни шипения при движении направляющих, нити натягивались и наматывались. При этом был слышен какой-то стучащий шум – похоже, паровая машина была под давлением.

– Наверху работают, – решила Элизабет.

– Ну и прекрасно. Давайте поднимемся наверх. Кого волнует, если на моем пальто останется еще и несколько масляных пятен?

Уже на лестнице они услышали гневную отповедь господина директора. Папа ругался, как в старые добрые времена:

– Это просто куча металлолома – вот что это такое! Почему этот вал не двигается? За что я заплатил вам уйму денег?

– Один момент, господин Мельцер. Ось должна быть лучше смазана. А возможно, отверстие слишком узкое.

– У вас башка слишком узкая, Хюттенбергер! Вот и все. Мой сын все начертил точно. Вам нужно просто посмотреть!

– Вот! Вот сейчас она заработала!

Элизабет и Китти бегом преодолели последние ступеньки и оказались перед массивным металлическим сооружением – без сомнения, это была машина, поскольку она приводилась в движение с помощью ремня.

– Бумага! – воскликнула Китти, протягивая руку. – Это рулон бумаги. Папа хочет делать обои.

Огромный рулон бумаги вращался с громким треском и шумом, машина шипела пыхтела. Металлическая рейка поднялась высоко, легла на рулон бумаги, послышался пронзительный звук, как будто кто-то что-то резал. Затем в машине закончился воздух, раздался скрежет, и она остановилась.

– Черт побери! – рявкнул Иоганн Мельцер на обоих помощников. – Если на бумаге появится хотя бы царапина, я собственноручно отрежу вам носы!

15

Марьямполь, 10 октября 1916 года

Любимейшая моя Мари, моя чудесная и нежная жена.

Ничего не выходит с нашим свиданием, поскольку планы тут изменились и я остаюсь пока в России. Это было горькое известие, полученное сегодня утром нашей частью, и некоторые из моих товарищей, так же, как и я, надеявшиеся, что увидят свои семьи, роптали на судьбу. Мне тоже потребовалось некоторое время, чтобы пережить разочарование. Но все мы солдаты Его Величества, а это значит, не имеем права на нытье и жалобы, мы громко и четко говорим: «Слушаюсь!», а все остальное каждый решает наедине с самим собой.