Хозяин

О положении десятков тысяч заключенных, которые находились в милицейских камерах предварительного задержания, свидетельствовала справка Главного управления рабоче-крестьянской милиции при ОГПУ от 20 февраля 1933 г. В ней говорилось, что большинство камер были рассчитаны на 15–20 человек и на кратковременное содержание (24–48 часов). В силу этого они не имели даже элементарного оборудования — нар, кухонь, уборных и т. д. Несмотря на это, перегрузка милицейских камер достигла 200–400 %, а в отдельных случаях 600–800 % от нормы. Так, даже в московских камерах милиции, рассчитанных на 350 человек, на конец января 1933 г. содержалось 2341 человек. Аналогичное положение складывалось во всех краях и областях. Сроки содержания арестованных, как правило, составляли от одного до трех месяцев, а в отдельных случаях 5–6 и даже 9 месяцев. Происходило это потому, что арестованных и уже осужденных людей некуда было перевозить. Тюрьмы, лагеря и колонии были переполнены. «Перегруженность настолько велика, что милицейские камеры забиты арестованными. Нередки случаи, когда арестованные не имеют возможности ни лежать и ни сидеть, а стоят […] Благодаря несоответствию емкости милицейских камер с находящимся в них количеством арестованных и полной их неприспособленности, они находятся в антисанитарном состоянии: повсюду грязь, вшивость», — говорилось в записке. В силу таких условий в камерах распространялись эпидемии. Заключенные жестоко голодали и умирали от истощения. Широкое распространение получили побеги, в том числе групповые, являвшиеся во многих случаях единственным способом спасения от неминуемой смерти. Нередко побеги сопровождались убийствами постовых и конвоиров[393]

.

Информация об абсолютно критическом положении тюрем и изоляторов уже не могла далее игнорироваться высшим руководством страны. Особенно чувствительным было то, что места лишения свободы превращались в очаги распространения эпидемий, главным образом тифа. Однако попытки разгрузить места заключения и направить заключенных в колонии и лагеря были также обречены на провал. Наличные «емкости» Гулага, прежде всего лагеря, не могли вместить стремительно нараставший поток осужденных к заключению. Прирост заключенных лагерей в первом квартале 1933 г. побил все рекорды. Если на 1 января 1933 г. в лагерях содержалось 334 тыс. человек, то на 10 апреля — уже 456 тыс. и еще 41 тыс. находились в пути[394]

. Столь значительного прироста контингентов, почти 50 % всего за один квартал, лагеря еще не знали. Однако, как докладывал 20 апреля 1933 г. начальник Гулага Берман заместителю председателя ОГПУ Ягоде, в случае выполнения планов перевода в лагеря заключенных из тюрем и изоляторов прирост лагерного населения за следующие два месяца, в мае — июне, должен был составить еще 255 тыс. человек[395]

. Это означало, что всего за первую половину 1933 г. лагеря должны были принять вдвое больше заключенных, чем за предыдущие три года. К такому размаху репрессий они были совершенно не готовы, тем более что в 1932–1933 гг. в них, как и повсюду в стране, нарастал голод.

Помимо массовых арестов и осуждений к заключению, необходимо было обеспечить депортации сотен тысяч людей, намеченных к высылке в связи с «раскулачиванием» и «чисткой» городов в рамках кампании паспортизации. С целью размещения уже имеющихся огромных контингентов арестованных, осужденных к заключению и депортированных и создания условий для расширения карательных акций руководство ОГПУ выдвинуло план создания новой системы мест изоляции — трудовых поселков в отдаленных северных районах Западной Сибири и в Казахстане. Судя по имеющимся фактам, активное обсуждение этого плана началось в первых числах февраля. По некоторым свидетельствам, первоначально предполагалось зимой-летом 1933 г. отправить во вновь организуемые трудпоселения 3 млн человек, однако очень быстро эта цифра была снижена до 2 миллионов (по 1 млн в Западной Сибири и Казахстане)[396]

. Трудпоселенцы должны были заниматься исключительно сельским хозяйством, рыбными и кустарными промыслами. Благодаря этому, как рассчитывало ОГПУ, государство через год-два могло бы полностью освободиться от необходимости снабжать трудпоселки продовольствием, а в перспективе начало бы даже получать от них товарную сельскохозяйственную продукцию.

В правовом отношении трудпоселенцев предполагалось приравнять к спецпереселенцам первой волны — «кулакам»[397].