Хранящая огонь (СИ)

Мирина выдохнула резко, отвечать не хотелось, да и не станет. Раз забрал у родичей в качестве невесты, то и отвечать на всё не обязана. Впрочем, она не отвечала никогда и раньше, пока была пленницей, но тогда молчание стоило ей грубых одёргиваний да дикого бешенства в глазах этого мужчины. Всё одно и теперь ждала в глубине души подобного обращения, однако ничего не происходило. Вновь разлилась тишина. Мирина, теперь уже растерянная, глянула на Вихсара, да так и пристыла к его глазам, спокойным, терпеливым, хоть было всё равно видно, что давалось это ему непросто, даже пролегла складка хмурости между смоляных бровей, таких ровно очерченных, правильных.

— Да. Я родилась свободной, — ответила, отворачиваясь.

— Значит, твоя участь — быть пленницей.

— По твоим словам, хан, тогда и ты пленник.

Вихсар сжал челюсти — ответ не по нраву пришёлся.

— Ты мудрая, Сугар. Но не забывай, что я твой хозяин. И ты принадлежишь теперь мне. Просто перестань сопротивляться, и тогда я не причиню тебе боли, — с последними словами он ожесточил звучание голоса.

Вдруг он дёрнул повод из руки, останавливая кобылу. Сжал грубо плечи Мирины, резко повернул её к себе, наклоняясь так близко, что она отчётливо разглядела его глаза, вовсе не густо карие, как виделось ей. Они имели серый цвет, как кора дуба, сгущающийся в коричневый к самым зрачкам, ярко очерченный чёрной каймой по кругу. В дымке ресниц эти глаза вспыхивали яростью, искрились опасно и остро, как молнии в недрах туч, оттенял их и загар бронзовый на скулах. Дух перехватило от близкой опасности и какой-то свирепой красоты этого чужака. Он продолжал пронизывать Мирину властным давящим взглядом, расшатывая её волю. И он чуял борьбу. Пальцы сковали её подбородок и тёмные ресницы хана тут же опустились, он смотрел прямо на её губы. Склонился ниже. Коснулось губ горячее рваное дыхание, и Мирина поняла, что затаилась, прислушиваясь к нему. Опомнилась — набросится ведь, завладеет её ртом, терзая — невольно дёрнулась из его хватки. Сами собой сжались дрожащие пальцы в ожидании. Но Вихсар лишь поднял взгляд обратно на сдавшуюся девушку. Погладил большим пальцем нижнюю губу, затем подбородок, настойчиво, но мягко, успокаивающе. Прикосновения обожгли кожу, пробуждая волну жара.

Он отстранился, расправляя налитые твёрдостью плечи. Мирина обескураженно сглотнула.

— Нет, ты всё же глупая, княжна, — сказал, убирая руку совсем.

Жёстко удерживая поводья, Вихсар ударил пятками, посылая вороного жеребца вновь вперёд.

И Мирина почувствовала, как жар поднялся из груди мощной волной, прихлынул к лицу. Она выдохнула и вдохнула, провожая его напряжённым затуманенным взглядом. И обида разлилась такая жгучая, что княжна почти и не видела дороги перед собой, только колкий взор хана. Не успела опомниться, как вокруг неё кольцом собрали валганы, заключая вновь в клетку. И пришлось поверить в то, что ей больше не вырваться из этих сетей. Вихсар словно дебри терновника, в который она сумела угодить. Любое движение — боль, опутывают колючие ветви, стягиваясь на шее, груди и запястьях. Оставалось только не шевелиться, стойко принимать всё. Другого пути нет. Мирина горько усмехнулось, будто до этого теплила надежду, что всё ещё вернётся. Но так отчаянно хотелось верить.

И что ему нужно? То требует покорности, то обвиняет в глупости, когда получает то, что требует. Невыносимо. Она ощутила, как слёзы вновь защипали глаза. И почему? Зло смахнула их. Раньше не была такой плаксивой, даже когда была в лагере. А сейчас будто надломилось что-то внутри и надсаживалось сердце, болело от обиды на мачеху и на сестру её Годимиру, болело от непонимания, за что ей это всё.

Как и думала Мирина, утро разгоралось жарким. Поднялась такая духота, что невыносимо было вдохнуть толком. У земли, где сырость смешивалась с потоками жарких лучей, отяжеляя воздух, настоявшись запахами хвои и мхов, летала облаками мошка, от того гомонили птицы и так громко, что слух прорезало, чирикали, просвистывая в полёте почти над головой неугомонно — для них самый прикорм. Стало невыносимо припекать, спина взмокла, а лоб и виски покрылись испариной от платка. Пришлось скинуть с себя накидку и кожух, расправить плат, вытерев концами пот с шеи, хотя снимать его совсем Мирина не стала. Не стоило среди этой ватаги, где девушка была лишь одна. Хоть и привыкла за вчерашний день к тому, что одни мужчины окружают, а всё равно делалось тесно внутри, когда ловила чужие взгляды на себе. Благо отрок находился рядом зим тринадцати, столько же было брату её младшему, Взраду. Волнистые, такие же, как и у всех валганов, тёмные волосы его были перехвачены тесьмой, чтобы вихры непослушные в глаза не лезли. В рубахе простой, да из оружия на поясе нож. Тимин — так его называли другие, хоть и смыслила в их речи мало что, а имя отрока различила. И всё больше напоминал он Взрада, и как-то покойнее делалось внутри, хоть и не брат это был вовсе, но ощущения дома да сохранялось внутри, и от этого становилось легче.