Хранящая прах

Мирина, ничего не понимая, замерла: на ладони лежал ее оберег, подаренный когда-то отцом — князем Радонегом. Она про него и думать забыла. Сталь холодно сверкнула в свете огней, так неприветливо, каким-то глубинным светом, таким далеким, напоминая о прошлом — и оно все это время находилось у Вихсара, вся ее жизнь, которая теперь вновь оказалась в ее руках.

— Иди к себе, — голос его стал мягче, хоть и такой же прохладный по-прежнему, неумолимо чужой.

— Позволь помочь, — сделала последнюю попытку.

— Нет, — Вихсар закрыл глаза на миг, ноздри его раздувались яростно, а потом он потянулся к ковшу с водой, кривясь от боли.

Мирина поддалась было вперед, но он остановил одним лишь взглядом. Припал к ковшу, делая большие глотки, грудь рвано поднималась в дыхании, от усилия проступили капельки пота на висках и шее. Жар поднимался, а Садагат все не возвращалась. Вихсар больше не обращал на нее внимания. Мирина поежилась от ощущения ненужности. Она лишняя тут. А чего хотела? Хан прав.

— Я хотела всего лишь узнать, — начала робко, да только слова рассыпались, как крупа сквозь прореху мешка, не подбирались те, что нужны были, хотя и сказать было нечего — она сделала большую ошибку, которую и не знала, как теперь исправить — да и можно ли? Очнувшись, Мирина, не желая примиряться ни с чем, пересилив обиду, подошла к нему, когда Вихсар отложил опустевший ковш. — Я пошла с ним, потому что хотела узнать, поговорить, мне нужно было понять, — ноги подгибались от пронявшей слабости перед неодолимой скалой, и Мирина опустилась на колени, заглядывая в глаза валгана. И такая волна чувств нахлынула, что остановиться уже не смогла. — …Мне нужно было понять, мне тяжело, понимаешь… тяжело, — сдавлено проронила, не надеясь на понимание — ей уже все равно, только бы не отталкивал. — Я скучаю по дому, а он пришел… Я не могла не пойти… Это тоска… она сильнее меня, — Мирина где-то на краю здравого рассудка понимала, что говорит несуразицу.

Взгляд Вихсара, обращенный на нее, темнел, густело в них что-то огромное, поглощающее — она утонула в его глубинах, задыхаясь, пока не ударилась о каменное дно его неприступности — до его сердца ей уже не добраться. Теперь уже поздно.

— Ты — моя жена, пошла с чужаком на глазах у моего народа, — прошипел он сквозь зубы, и черты лица его исказились, заострились, и взгляд, как у зверя стал — острый, пронзительный, губительный. Он прожигал — ощущала, как тлеет ее одежда. — Я бы мог простить тебя, если бы он увел тебя силой… — голос сокрушал, как раскаты грома, пробирал до нутра, обрушивался на плечи беспощадно, прибивал к полу. — Что они обо мне подумают? Что первая жена хана Вихсара оказалась неверной, что его выбору не стоит доверять? Я говорил тебе, что удел женщины — хранить огонь. Ты не способна на это.

Мирина сквозь муть пред глазами смотрела с ошеломлением на Вихсара, а в груди все леденело от его слов, вонзающихся в самое сердце. Она отчаянно замотала головой, противясь услышанному.

— Нет-нет, все не так. Я не хотела этого. Нет.

— А как? — рявкнул он, вонзаясь взглядом, сминая постель. — Как, Сугар? Откуда мне знать, что ты не хотела его? Побежала на его зов, как гулящая сука, — сжал зубы.

Мирина даже всколыхнулась от грубых слов, отшатываясь, и хотела уже уйти прочь, но сквозь горячее волнение здравые мысли начали просачиваться в голову, сознавая все то, что сделала, и как ее поступок видели другие. Вихсар не сводил с нее глаз.

— Уходи, — на этот раз это прозвучало устало, и эта его просьба оборвала последнюю нить.

Мирина, рассеянно оглядевшись перед собой, ища хоть какую-то опору в себе, сознавая, что все еще сидит на ковре перед ханом, поднялась на ноги, сжав губы, и, не глядя в его сторону, пошла прочь, коря себя за это малодушие и слабость, что убегает, как чернавка, которую прогнали за провинность. Но только ничего с собой не могла сделать — в груди жгла обида, она росла и распирала изнутри, разламывая ребра и горло — терпеть ее не было сил.

Княжна слепо ворвалась в шатер, широким шагом прошла в свой стан. Немея, что сидела на полу, подскочила было, но, увидев ярившейся взгляд княжны, осела тут же, не решаясь ничего спрашивать. Оказавшись сокрытой от глаз, Мирина рухнула на постель, уткнула лицо в подушку, сжимая кулак, в котором до сего мига — забыв совсем — держала оберег: в ледяных пальцах Мирины сталь остыла, став куском льда. Она посмотрела на него затуманенным взглядом.

Снова она совершила ошибку, снова непоправимую. В голове шумело, словно раскаты грома звучал голос Вихсара, отдаваясь по всему телу, сотрясая. Княжна втянула в себя воздух, задышала глубоко и часто, да только боль внутри все не унималась — и отчего она? Такая едкая — выдернуть бы ее из себя и выкинуть, да невозможно. Сожаление, что ничего теперь уже не исправить, накрыло с головой, безжалостно утопив ее. А ведь раньше только и грезила о том, чтобы быть свободной. А теперь что? Почему, когда свобода открылось перед ней ровной дорогой, Мирина с остервенением отвергает ее?