Хранить вечно. Дело № 2

Марк ненадолго задумался. Татьяна молча ждала.

— Ну, хорошо, ну допустим… хотя, конечно, звучит бредово. И что же ты предлагаешь — вслепую соглашаться на предложение Барченко и отправляться «туда, не знаю куда»?

— Так ты и так уже согласился, разве нет? — я в упор посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Татьяну. — И ты тоже. Или я чего-то недопонял?

Молчание было мне ответом.

— Вот и хорошо. Я встал. — Повторяю: когда будет можно, я сам всё вам расскажу. А теперь — зовём Барченко. В эту Палестину, будь она неладна, ещё попасть надо, вот пусть и излагает, как они это собираются устроить.

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «Исхитрись-ка мне добыть То-Чаво-Не-может-быть…» I

— Не понравился мне этот тип. — сказал Марк. — Вот не понравился, и всё! Мутный он какой-то, подозрительный. И кто такой — непонятно: то ли еврей, то ли грек, то ли вообще перс…. И как дядя Яша мог такому довериться?

Я ухмыльнулся.

— Сколько раз говорено было — без имён! Что до этого… хм… нотариуса — поверь, мне самому он не понравился. Но где было оставлять для нас посылку — в конторе швейцарского банка? Оно, кончено, надёжнее, да только мы с тобой не в Женеве, и даже не в Базеле, а в Стамбуле. Тут, брат, водятся всякие образчики «хомо», с позволения сказать, «сапиенс», в том числе и такие вот скользкие типы. Зато здесь полно представителей разных диаспор, если что, затеряться проще простого. А потом — с чего ты взял, что у нашего невезучего друга был выбор?

Мы с Марком шагали по узкой, круто сбегающей к морю улочке стамбульского района Ортакёй — местные греки называют его Месахори, что означает «Средняя деревня».

Недавно часы на колоколенке греческой церкви пробили два пополудни, и улицы были сплошь забиты народом — мелкие торговцы, предлагающие свой товар с расстеленных прямо на брусчатке циновок, нищие, стайки остроглазых, шустрых мальчишек, обычные прохожие, спешащие по своим делам. Вот идёт дородная, вся в чёрном, гречанка, из плетёной корзины высовываются серебрящиеся мокрой чешуёй рыбьи хвосты — ясно, идёт с рынка… Вот разносчик тащит, пристроив на голове, пирамиду каких-то фруктов, заботливо прикрытых тряпицей. Вот галдят и озираются по сторонам три турецких солдата — помнится, поначалу я всё удивлялся, почему ни они, ни прочие обитатели Стамбула не носят традиционных красных фесок, пока не вспомнил, что Ататюрк уже несколько лет, как запретил их, настрого предписав гражданам республики носить шляпы европейских фасонов. Вот шагают, решительно раздвигая плечами толпу, пятеро английских морских пехотинцев во главе с усатым красномордым капралом. Ну, конечно, «Томми Аткинсы»[1] здесь — хозяева жизни, их крейсер серой громадой застыл посреди Стамбульского рейда, и любой встречный, будь то солидный купчина-грек, или турецкий полицейский с чёрными, как смоль, загнутыми вверх усами и огромным револьвером на поясе, торопятся уступить им дорогу.

В Стамбул, он же Константинополь, наша боевая тройка — я сам, Марк и Татьяна — прибыли на борту советского грузопассажирского судна «Теодор Нетте» — да-да, тот самый, который «человек и пароход». Посудина эта, ранее состоявшая всписках Черноморской конторы Совторгфлота, в мае текущего, 1929-го года была передана их дальневосточному отделению, прошла ремонт и переборку машин в Николаеве — и вот теперь двинулась в путь вокруг всей Азии. Для нас «Теодор Нетте» подходил, как нельзя лучше — не имея на борту «генераль карго» и пассажиров, пароход зашёл в Стамбул лишь для того, чтобы пополнить запасы, не собираясь задерживаться дольше, чем на сутки. Нам вполне хватило и этого: ночью к борту подвалила рыбацкая лодчонка и мы по очереди, изо всех сил стараясь не шуметь, спустились в неё по верёвочному трапу, избегнув, таким образом, встречи с таможенниками. Что было весьма кстати, поскольку документов с визами или иными отметками, дающими право пересечь границу Турецкой Республики, у нас не было и в помине. Зато имелся насквозь нелегальный «браунинг» и горсть золотых монет, остатки взятого схрона в Кропоткинском музее. И то, и другое я прихватил с собой «контрабандой», втайне от лубянских кураторов. Идиотизм, скажете вы? Ещё какой — но кому, скажите на милость, я мог оставить всё это добро, покидая СССР? Разве что, зарыть под приметным пеньком в рощице на окраине коммуны имени товарища Ягоды — но когда мы ещё там окажемся, и окажемся ли вообще?..