Хранители памяти

Я уставал, как в поле — после сеанса доползал до постели, падал и отключался. Но стоило того! У меня было ощущение, что я создаю шедевр.

Отдыха ради я бродил по горам — но, конечно, тоже не праздно. Я разглядывал всё, что попадалось мне на глаза, я трогал мох и мелкую поросль, похожую на вереск, слушал, как поют, раздувая горловой мешок, тёмно-красные ящерицы, записал на видео полёт громадных зубастых орлов… В общем, моя жизнь была полна, я не заметил, как прошло коротенькое ледниковое лето.

Осень промелькнула, как одна неделя. И пришла свирепая зима умеренных широт Фреоны.

Я снова заперся на маяке, чтобы доделывать внутриВид. И в один прекрасный день — впрямь прекрасный, потому что светило солнце, небо было голубое и ледяное, а мороз обжигал, как кипяток — меня отвлёк неожиданный и еле слышный сигнал орнитологического следящего устройства.

Камера давным-давно приказала долго жить. Но вот детектор ещё чуть-чуть тянул — и сенсоры маяка засекли его на расстоянии меньше километра.

Я выскочил на смотровую площадку.

По сияющему снегу довольно бодро шли мохнатые чёрно-белые верблюды Гве-М-Ина.

Я подумал, что, наверное, торговля у него получилась — ничего себе. И не ошибся.

Я потом узнал, что нижняя тропа была ещё вполне проходима. Но караванщики специально пошли более длинной и тяжёлой дорогой: они хотели поблагодарить своего бога-покровителя. И нормальную жертву ему принести.

Этого я не предвидел.

А вот не вступай в несанкционированные контакты с ксеносами ради своего сомнительного искусства…

* * *

Вообще-то я видел, что их теперь шестеро. Но мало ли, кто мог присоединиться к каравану. Может, новый компаньон Гве-М-Ина или паломник какой-нибудь. Меня это и не встревожило, и не озадачило.

А уважаемый караванщик мне радостно сообщил, когда верблюды улеглись на отдых:

— Великий бог Еф-Геу-Ний, твоё благословение принесло нам большую удачу! Мы везём домой, помимо прочего, три зеркала из священной бронзы, которым нет цены. Ещё ни разу нам не было такой удачи в торговле. И за это мы благодарны тебе и дарим тебе самую прекрасную девственницу, какая только нашлась на невольничьем рынке в долине.

И его братья подвели девственницу, укутанную в пёстрый шерстяной платок по самые глаза. Громадные тёмные глазищи. И ничего по этим глазам не понятно.

— Воины долины привели рабов из города на излучине реки, — тем временем говорил Гве-М-Ин. — И десять красивейших рабынь приготовили в жертву жестокому Аш-Хи-Гмору, отцу войны. А мы выкупили одну из них для тебя: ты милостивый бог и, быть может, позволишь ей жить. Легенды говорят, что женщины далонгов становились наложницами богов и матерями полубожеств… мы решили: вдруг тебе понравится эта девушка.

Ну вот они милые же! Просто решили сделать двойное доброе дело. Жаль было оставлять девушку на убой — и они придумали, как всё переиграть.

— А отец войны не разгневается на вас? — спросил я.

— Аш-Хи-Гмор над купцами не властен, — сказал караванщик. — А становиться воинами мы не собираемся. Мы обнажаем оружие только против зверей и разбойников — и в том нам покровительствует Иль-Ишь, мать торговли. И ты.

Загнали меня в угол.

И я решил, что оставлю девушку на маяке. А потом свяжусь с этнографами — и вместе мы что-нибудь для неё придумаем. Эта мысль меня успокоила, и дальше я уже действовал по плану.

Напоил их амброзией, угостил печеньками. Пообещал успешную торговлю, перезарядил камеру-амулет — и объяснил Гве-М-Ину, что у него теперь обновлённая сила. Показал голографическое чудо в виде радуги, упирающейся концами в мои ладони. И торжественно проводил — они снова прощались, поднимая в воздух сцепленные руки.

А со мной осталась девушка-далонг.

Когда караванщики скрылись из глаз, она пошла за мной в тепло — и там, в нижнем зале, в моём храме, распустила свою широченную шаль и скинула её на плечи.

Вот честное слово, они привели прекраснейшую девственницу-далонга! Она была невероятно красива.

Я подумал, что воины из города в долине — гады последние. Или, быть может, им была очень нужна воинская удача. Потому что надо совсем сердца не иметь, чтобы решить принести в жертву, убить такое совершенство.

Почти все далонги, которых я видел, были тёмные, от шоколадных и бурых до почти чёрных, а девушка — золотистая, вернее, золотисто-коричневая, блестящая. Золотые косы, в которых драгоценные бронзовые гребни не особо смотрелись, тускнели на фоне волос. Глазищи громадные, ресницы длинные, нежное лицо, почти без морщин. Носик крохотный. Хрупкие кисти рук, длинные тонкие пальчики, совсем человеческие.

Под буркой и шалью на ней оказалась та самая одежда, которую носят все далонги, и мужчины, и женщины — только фасон, украшения и цвет разнятся. Такой своеобразный сарафан: кусок ткани, сшитый в кольцо, с лямками, которые его держат на плечах. У неё этот сарафан был золотисто-белый, как некрашеный лён, вышитый бусинами и цветными шнурами — и серьги, ожерелья, браслеты, бронзовые, тяжеловатые для миниатюрной девушки, ритуальные, видимо.