Хранители смерти

– Меня интересует связь Овчинникова с художником Игнатом Бушуевым, – продолжал допытываться сыщик.

– Да, Федор Терентьевич постоянно говорил о творчестве Бушуева, был частым гостем в его мастерской. Правда, еще чаще он говорил о творчестве другого нашего великого земляка – Константина Закатовского, тут они с Игнатом Денисовичем были единодушны, оба одинаково преклонялись перед великим мастером. Да, и надо заметить, что Федор Терентьевич входил в круг друзей Закатовского. Он и меня хотел познакомить с этим замечательным художником, но не успел – Константин Евгеньевич тяжело заболел и перестал с кем-либо встречаться. А вот с Бушуевым я была знакома, вместе с Федором Терентьевичем бывала у него в мастерской.

– Возможно, Бушуев дарил Овчинникову какие-то свои работы?

– Да, Игнат Денисович подарил Федору Терентьевичу две картины. Если не ошибаюсь, это были «Закат на Сити» и «Отец вернулся».

– Очень интересно. А Закатовский? Он, случайно, не дарил ничего вашему учителю?

Задавая этот вопрос, Гуров чувствовал, что ответ будет для него чрезвычайно важен. Он еще не знал, в чем эта важность заключается, но был убежден, что информация откроет для следствия что-то новое.

Людмила Эйдельман подумала несколько секунд, затем ответила:

– Да, был такой подарок. Портрет самого Федора Терентьевича. Закатовский редко писал портреты, но Овчинникова очень уважал и сделал для него исключение. Я видела эту работу в кабинете Федора Терентьевича.

– А где именно в кабинете Овчинникова висела эта картина? Или она не висела, а он хранил ее где-нибудь?

– Что вы, Федор Терентьевич очень ценил этот подарок! Картина висела на почетном месте, слева от стола. Да, я хорошо помню, портрет работы Закатовского всегда висел на этом месте.

– Становится все интереснее… – задумчиво произнес сыщик. – Скажите, а вы, случайно, не знаете других людей в вашем городе, которым Закатовский дарил свои картины?

– Нет, не знаю. – Людмила Карловна покачала головой. – Все же я не настолько была вхожа в круг друзей Закатовского. Но я уверена, что такие люди есть, поскольку его ученик Игнат Бушуев дарил друзьям картины. И если это так, эти люди стали настоящими «хранителями вечности».

– И, кажется, эти картины – и Бушуева и Закатовского – хорошо продаются? За них платят хорошие деньги?

– Да, в последние годы наши татуевские художники вошли в моду, – согласилась доцент Эйдельман. – Я слышала, что за полотна Бушуева платят тысячи долларов, а работы Закатовского стоят еще на порядок дороже. Но лет тридцать назад, когда Закатовский находился на вершине своего творчества, он не мог за свои полотна выручить буквально ничего. Он работал за копейки, расписывал панно во Дворце пионеров.

– Теперь мне хотелось бы расспросить вас об обстоятельствах смерти Овчинникова. Он вам не говорил, что собирается пойти на реку?

Людмила Карловна медленно покачала головой:

– Нет, не говорил. Для меня случившееся с Федором Терентьевичем – полная загадка.

Гуров вспомнил, что всего час назад он слышал буквально те же самые слова от Евгения Можайского.

– Разумеется, Федор Терентьевич любил гулять, – продолжала Людмила Эйдельман. – Но в парках и скверах, здесь, в городе. Я не помню, чтобы он когда-нибудь выражал желание выехать за город, на природу.

– Но художники, которых так любил Овчинников, как раз любят работать на природе, – заметил сыщик. – А не могли они его пригласить с собой?

– Пригласить? – удивилась Людмила Карловна. – Но кто мог его пригласить? Насколько я знаю, Федор Терентьевич дружил только с Закатовским и Бушуевым. И оба они к тому проклятому дню в июне, когда погиб Овчинников, были мертвы.

– Может быть, вы знаете не обо всех контактах вашего друга и учителя? – предположил Гуров. – Ведь в городе есть и другие художники. Вы никогда не слышали от Овчинникова таких фамилий, как Могильный, Прянчиков, Соломин? Или, например, Антошкина?

– Нет, никогда… – начала было Эйдельман, но вдруг осеклась. – Знаете, я вдруг вспомнила, что Федор Терентьевич действительно несколько раз упоминал эту фамилию, которую вы только что назвали. Да, он говорил, что видел у Бушуева его друга, Могильного. Да, да, Славу Могильного. А вот остальных – нет, об остальных он никогда не говорил…

– Скажите, а Федор Терентьевич не был подвержен приступам забывчивости? Внезапной потери памяти или ориентации? Не мог он впасть в такое состояние и уехать на реку, не понимая, что делает?

– Нет, не мог, – твердо заявила Людмила Эйдельман. – У Федора Терентьевича никогда не было приступов. Его сознание всегда оставалось ясным. И он никогда – слышите, никогда! – не смог бы покончить с собой. Он любил жизнь, любил свою работу. Его убили. Кто, почему, из-за чего – этого я не знаю. Но я убеждена, что мой учитель был убит. Найдите его убийц, прошу вас! Они должны понести заслуженное наказание!

– Я постараюсь сделать для этого все, – сказал Гуров, вставая. – Спасибо вам, Людмила Карловна. Вы нам очень помогли.

Глава 7