Хрен знат

Со стороны это, может быть, и смешно. Только не для тех, кто с такими проблемами сталкивался. Выйдешь в огород, картошки к ужину накопать. Мать вроде бы дома, беседует с холодильником: "А я тебе, Зоя Терентьевна, так скажу..." Копнешь пару кустов, и что-то на душе неспокойно. Вернешься назад - а ее уже Митькой звать. Только что была - уже нет. Естественно, я к Сереге: вдруг, да к нему намылилась? Пока идешь на другой конец города, что только не передумаешь! Вдруг, ее на кладбище опять понесло, дед или бабушка вызвали в калошах на босу ногу? Встретят за городом прыщавые отморозки, возьмут, да убьют ради любопытства, чтобы посмотреть, какая она смерть. А что? Было у нас и такое. Балерину, к которой Петя Григорьев водил нас по молодости блядовать, такая судьба и ждала.

Сядет Серега на телефон, прозвонит по своим каналам, примет доклады, начинает меня успокаивать:

- Не жохай, братан, все нормально. Есть такая. Только что из Чамлыка позвонили. В больницу ее привез какой-то мужик. Идет по дороге, дрожит от холода. "Бабушка, вы куда?" - "Не знаю". К утру привезут в наш стационар. Положат, как минимум, недели на три. Готовь передачу.

Когда мать изолировали, я перебирался к Любке. Она жила в семсовхозе, на последнем, втором этаже типового сельского дома с удобствами во дворе. Там было, куда приложить руки. Перекрыть крышу в сарае, купить листовое железо, отремонтировать погреб, в котором хранится картошка. Опять же, этот участок, огород около дома - все это нужно было засадить, прополоть, убрать. Теща-то только петь.

Не жалко. Работу на земле я потерянным временем не считаю. Особенно на такой, как на этой горе: легкая, мягкая, как комбикорм в гранулах. Сказываются, наверное, дедовы крестьянские гены. Одно только неудобство: уклон слишком крутой. Я, по старой привычке, шесть мешков на велосипед погрузил, пока спускался, он мне чуть руки не оторвал.

Но суть не в том. Когда я закончил свой первый сезон полевых работ и засыпал картошку в подвал, Любка со мной разругалась. Из-за какой-то ерунды прицепилась, учинила скандал, хлопнула дверью и ушла. Сказала, что навсегда. Было это ровно за день до того, как им с тещей нужно было получать зерно на паи.

На интуицию я никогда не жаловался. Она тогда еще говорила,

что это и есть основная причина Любкиного демарша, что весь этот год меня использовали как лоха и бесплатную рабочую силу.

Да ну! - не поверил я. - Называла Сашунчиком, пылинки с меня сдувала. Неужели она подумала, что бывший моряк станет претендовать на какое-то там зерно?! Я, вроде, такого повода не давал. Купил ей дубленку, новые сапоги. Нет, это смешно!

И зажили мы с мамкой по-старому. В интересах бригады, я ушел с непрестижной работы обмотчика, устроился в малотиражку корреспондентом. Стал часто бывать в командировках. Больших денег там не платили, важен был статус.

Жизнь текла своим чередом. Только с головой мамка дружила все реже и реже. Загодя стала готовиться к весеннему наводнению. Белье и одежду перевязала в узлы и вынесла в коридор. А когда подморозило, пустила туда кур. Побоялась, что они перемерзнут в сарае. Пустить то пустила, а дверь в мою комнату забыла закрыть. За три дня, что я отсутствовал дома, они впятером устроили такой срач, что каждый сантиметр чистоты пришлось вырывать с боем. Вот почему, когда Любка пришла мириться, я честно обрадовался. Уж что-что, а по части порядка, она была великим специалистом. Мы, выпили, закусили, и транзитом через постель, стали жить мирно и счастливо. Год пролетел, как под копирку. Я намахался лопатой и тяпкой, ссыпал урожай в закрома. И точно по календарю, ровно за сутки до получения Любкой натуроплаты за пакет семейных паёв, последовал выстрел:

- Два года живем нерасписанными! Ты меня в грош не ставишь! Я так не могу!

На ровном месте. Ни с того, ни с сего. Рта не успел открыть, а она уже за калиткой.

Вот тут-то моя интуиция всласть надо мной покуражилась. Но я все равно не сдавался. Нет, - думаю, - это совпадение. Ну, не может человек так притворяться! Да и права Любка. Кто она мне? - приходящая домработница. Любая бы на ее месте взбрыкнула.

Опять же, матери наши... А насчет того, чтобы расписаться, я ей так говорил:

- Роди мне, Любаха, сына. Все, что есть, тебе подарю. Такую свадьбу закатим! На руках занесу в церковь, как когда-то дед мою бабушку. Я ведь, ему за год до смерти пообещал: когда вырасту и женюсь, будет у меня сын, которого я назову Степаном. Чтобы был на этой земле еще один Степан Александрович. Роди, пожалуйста! Я ведь умереть не смогу спокойно, если слово мое так и останется пустым обещанием.

Не захотела она. Или не смогла. Когда тетке под сорок, и нет у нее детишек, поневоле возникает вопрос: не комолая ли она? Я об этом Любку не спрашивал. Она сама намекнула, что когда работала в Чехословакии, был у нее офицер сожитель, что бил он ее ногами в живот.