Христианство и страх

Еще я считаю очень важным потребность найти объект для ненависти. Там, где преобладает тревога, обычно усиливается ненависть, если только нет мощных (и в большей особенности религиозных) компенсаций. Там, где широкие слои населения страдают в нужде, ненависть к beati possidentes

, «богатым собственникам», эксплуататорам или другим реальным или мнимым виновникам бедствий, ко всем, от кого напрасно ждали помощи, скорее всего, будет очень интенсивной. Государство запрещает личности высвобождать свою ненависть. Тем более страстно та разгорается, особенно в виде жажды разрушения, когда восстают огромные массы. Общая ненависть – мощный катализатор, и общий гнев против общего врага часто удерживает вместе сильнее, чем любовь друг к другу и к вождю. Поэтому революционное и диктаторское правительство должно в полной мере подкреплять потребность масс в ненависти и создать для той поле действий, если хочет упрочить свое господство. После того как на свободу вырываются разрушительные желания, возникает чувство вины, и оно, в свою очередь, выступает как защита против мести, наказания и угрызений совести. Последние смягчаются благодаря большому количеству соучастников, разделяющих вину.

Фрейд объясняет возникновение толп обезличиванием массы и тесной связью между участниками группы и друг с другом, и с вождем: «Такая первичная масса – множество людей, которые заместили одним и тем же объектом свое идеальное “Я”, и тем каждый из них отождествил свое “Я” с остальными»[111]

.

К объяснению нужно добавить: согласно Фрейду, отождествление – первейшее проявление чувственной привязанности к другой личности. Маленький мальчик хочет стать и быть таким, как его отец, и во всех областях занять его место. В то же время он испытывает или, возможно, испытывал прежде истинное влечение к объекту любви – матери. Однако вскоре он видит в отце соперника, и его отождествление приобретает оттенок враждебности – оно сливается с желанием занять место отца также и в отношениях с матерью. Поэтому у нас возникает вопрос, можно ли назвать желание «быть как отец» отождествлением. Отождествление означает не только тождественность и замещение, но и возможность думать о себе как о том, с которым человек себя отождествляет. В случае с ребенком дело вовсе не в этом. Будь правдой то, что маленький мальчик отождествляет себя с отцом, как утверждает Фрейд, он возжелал бы убить себя, в то время как он, действуя в рамках эдипова комплекса, хочет убить внешний объект, то есть соперника. Если отец, по Фрейду, принимается за идеал, то это означает осознание пропасти между его величием и собственной ничтожностью и желание эту дистанцию преодолеть. Но это подразумевает не более чем желание быть похожим. Желание быть не тем, кто ты есть, – если предположить, что имеет место враждебное «отождествление», означало бы самоуничтожение, в то время как в похожести на отца речь идет о самосовершенствовании. Когда Фрейд говорит о «частичном отождествлении», при котором «у другого заимствуется только отдельная черта», – это еще более очевидное противоречие. На вопрос Фрейда: «Не может ли отождествление (с объектом) иметь место при сохранении этого объекта?» можно ответить только «нет». Ведь идентичность в логическом смысле и с точки зрения теории познания исключает, что одна сущность и другая сущность являются одной и той же сущностью; и если бы мы сказали, что идентичность существует только для бессознательного, на это можно возразить, что, согласно Фрейду, бессознательное вообще не способно к логической функции, подобной отождествлению. В его «Толковании сновидений» можно прочитать, как плачевно обстоят дела с элементарными логическими способностями бессознательного!

Также трудно признать, что «отождествление» может быть самой ранней привязанностью к другому человеку, если перед этим, как признает Фрейд, субъект испытывал любовное влечение к собственной матери.

Оба замечательных примера, с помощью которых Фрейд описывает особенные виды «отождествления», изображают всего лишь уподобление, интроекцию или замещение. Гомосексуалист, овладевающий матерью или через некий процесс, или же интроекцию, или попытку перенять ее черты и принять ее женскую роль, насколько это возможно для мужчины, так же далек от отождествления, как меланхолик, который в своей болезни относится к себе с тем же жестоким самоуничижением, которое он подсознательно направляет на сознательно любимого, но бессознательно ненавидимого человека. «Я» наказывает здесь без реального отождествления, по правилу: «Чем человек согрешает, тем он и наказывается», – или другому: «Чего не хочешь, чтобы сделали тебе, никогда не делай другому!»

Однако то, что Фрейд в своих примерах аргументированно доказал огромную силу интроекции и уподобления, замещения и самонаказания даже при сохранении собственного «Я» и самости, остается бесспорным.