Христианство и страх

Действительно ли, как утверждает Бультман[292], переживание обращения никак не объяснить психологически? Думаю, можно – если мы не будем, как он, отодвигать психологию в сторону. Ясно, что Павел, в сущности, был добрым человеком и явно исходя из внутренних побуждений ставил любовь и доброту даже выше веры (1 Кор. 13:13). А теперь представьте себе, что этот человек преследовал христиан, даже если, как полагает Бультман, речь идет только о «порке» и об исключении из синагоги. (Правда, со Стефаном поступили иначе.) Невозможно представить, что Павел не разговаривал с узниками, и если так, его должен был поразить тот факт, что они в своем христианстве превосходили его во многих важнейших смыслах. Он боялся гнева Божьего, а христиане были свободны от этого страха. Он страдал от закона – христиане видели в законе знак Благой Вести. Он чувствовал себя подневольным пленником, лишенным надежды, – их переполнял святой восторг, преобразивший даже страх смерти. Из ненависти он был готов на зверства – Стефан, умирая, молился за своих врагов, считая и Павла. Иисус то и дело повторял: «А Я вам говорю…» (Мф. 5:22, Мф. 28:32 и др.) – и тем отказывался оказать закону и ритуалу, наисвятейшему средству утешения для Павла, то коллективно-невротическое почитание, которое Павлу было необходимо как воздух, чтобы успокоить страх; с другой стороны, Иисус изгонял демонов (и тем исцелял больных), и нельзя было оставаться глухим к Его словам, исполненным вдохновенной любви к Богу и ближним, – к словам, которые отзывались в страстном желании Павла, еще не разрушенном страхом. Его роль гонителя христиан должна была глушить чувство вины, угрожавшее ему божественным гневом, и давать ему покой. Бессильный преодолеть греховные стремления и исполнить закон во всех мелочах, он пытался гиперкомпенсировать этот недостаток как враг Христа, проявляя чрезвычайное рвение по отношению к Богу. Но это жестокое занятие не могло даровать ему душевный покой. Вновь и вновь совесть, пробужденная Христом и христианами, противостояла сознанию фарисея; и усиленный фанатизм не мог заглушить голос живой человечности, защищавшей преследуемых жертв. А если эта защита была праведна, то он сам был проклят, ибо преследовал Христа, посланника Божьего! Я не знаю ничего, что противоречило бы этой точке зрения, подтвержденной аналогичными примерами у многих других деятелей истории[293]

.

Павла разрывала страшная борьба между ненавистью ко Христу и стремлением к Нему. Он не мог принять решение своими силами, и его подсознание, как часто происходит в таких случаях, решило за него.

Бультман, отрицая предшествующую внутреннюю борьбу (там же, с. 1002), во вред своим же аргументам не обращает внимания на психологию галлюцинаций[294]

.

Неслучайно явление Христа происходит перед Дамаском – цветущим городом, который – я говорю о зрительном восприятии – открывался прибывающему с юга путешественнику как оазис, чудо творения, скрытое в изящной зелени. И в эту сцену мирной красоты – не важно, воспринимал он ее сознательно или нет, – Павел должен был принести страх, насилие и грубую жестокость; ему приказали отрывать отцов семей от их близких и мучить людей, которых нельзя было упрекнуть ни в чем, кроме их веры во Христа. Напряжение достигло высшей точки и разрядилось в явлении Христа (1 Кор. 15:8) – это понятно каждому, кто занимается процессами такого рода и их законами. Невротический характер переживания подчеркивает последующая слепота при открытых глазах (Деян. 9:8) и ее психотерапевтическое исцеление[295].

Поэтому я, в отличие от Дейсмана[296]

, Бультмана и Кюммеля, считаю, что явление Христа святому Павлу прекрасно постижимо с психологической точки зрения. Чтобы показать это, рассмотрим характер обращения и те выводы, которые из него сделал Павел:

1. Не земной Иисус, а именно небесный Христос одолевает своего врага, явившись у Дамаска. Не человек Иисус, а сверхчеловеческая сущность обращается к Павлу и открывается ему, причем без какого-либо посредника. Эта прямая связь уменьшает интерес к земному Христу (Гал. 1:16). Но нельзя упускать из виду, как это обычно происходит, что Павел неизбежно должен был связать все, что знал о прежнем враге, с небесной фигурой, повергшей его на землю у Дамаска.

2. Обращение субъективно характеризуется как действие Христа, а не самого обращенного. Павел говорит, что это не он обратился по пути в Дамаск и в самом городе – это Христос его обратил без малейшего содействия, а по сути, и вопреки поведению человека, обретшего милость.

3. Встреча с воскресшим Христом переживается как милость Божья, дарованная грешнику. Значит, она основана на свободном решении Бога и равно так же на Его любви (Гал. 1:15: «Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью своею, благоволил открыть во мне Сына Своего…»).

4. Не закон дает ему новую жизнь, а милосердие Божье и неразрывно связанная с ним благодать Господа Иисуса Христа.