Христианство. Настоящее

«Тысячу!» – отвечал старейшина, и это могло быть хвастовством, столь привычным на Ближнем Востоке. А может быть, это было обозначением воинского отряда вроде казачьей сотни – в ней же не обязательно было ровно 100 казаков. В начале XX века казачья сотня в России насчитывала 120 штатных единиц в мирное время и 135 в военное, но это максимальный состав, конечно. В походе, неся потери убитыми, раненными и больными, сотня сокращалась в размерах, но не переставала называться сотней.

Может быть, и «пятьсот тысяч» надо понимать не как 500 000 бойцов в едином строю, но как пятьсот отрядов, каждый из которых назывался «тысячей», но насчитывал значительно меньше человек? Опять-таки, тут мы можем только догадываться. Единственное, что мы знаем точно, – понимать буквально эти огромные цифры израильского населения едва ли возможно с точки зрения науки.

Но ведь в древности и отношение к цифрам было другое. Вот контрольный вопрос: сколько было в Израиле колен или племен? Все, разумеется, ответят: двенадцать. А теперь давайте подумаем: у Иакова, он же Израиль, было двенадцать сыновей. От одного из них, Иосифа, произошло сразу два племени: Ефрем и Манассия, а от остальных по одному. Сколько это дает нам в сумме? Разумеется, тринадцать. Но тринадцать – некруглое число, «некрасивое», у него нет такого символического значения полноты, как у двенадцати. И вот Ефрем и Манассия засчитываются за одно «племя Иосифа» (которого в реальности не было), или же племя левитов, не имевших собственной территории, не входит в исчисление племен, и так сохраняется красивое число с символическим значением.

И последний пример. Как относится длина окружности к диаметру? Иными словами, чему равняется знаменитое число π? Наверняка первое, что придет в голову, – 3,14. Но это приблизительный ответ, это число не может быть абсолютно точно выражено с помощью нашей десятичной системы: 3,1415926535897932 – и дробь можно продолжать дальше, за каждым знаком будет следовать новый. Надо полагать, что при изготовлении высокоточного оборудования в вычислениях оно учитывается до какого-нибудь десятого знака после запятой, а в быту нам и одного бывает много.

В библейские времена, если подходить буквально, это число равнялось трем. Вот как 3 Цар. 7:23 описывает огромный медный чан для омовений, стоявший у входа в Храм: «Хирам сделал Море – литое, круглое; в десять локтей от края до края; высота его – пять локтей; окружность, если померить шнурком, – тридцать локтей». Нетрудно посчитать, что диаметр этого чана равнялся десяти, а окружность – тридцати локтям.

И ведь мы даже не знаем точно, чему был равен локоть – около полуметра, на наш счет, но эталона локтя, одинакового для всех (подобного современным эталонам метра, килограмма и т. д.), в те времена не существовало. Локоть у каждого был при себе, и у каждого был разный. При такой точности измерений достаточно было определять число π с точностью до целого.

Цифры только выглядят одинаковыми во все времена. Их считают люди, а люди видят мир по разному, – и потому могут предъявлять к древнему тексту ожидания и требования, которые соответствуют нашей, а не древней реальности. Собственно, это и помогает нам понять библеистика.

17. Ловушка фундаментализма

Вопрос, который мне доводилось слышать не раз: можно ли заниматься библеистикой как наукой и оставаться при этом настоящим православным? Впрочем, еще чаще мне приходилось слышать ответ: нет, ни в коем случае нельзя. Неблагочестиво. Часто слышал я и заявления о своеобразии и ценности православной библеистики, которая вполне совместима с традиционным благочестием, но, к сожалению, из конкретики в лучшем случае приводятся примеры дореволюционных русских библеистов. Они по-своему интересны, но спустя сто с лишним лет их достижения не выглядят актуальными.

Обычно сторонники такого подхода высказываются в пользу фундаменталистского прочтения Библии, и стоит разобраться, что это такое, фундаментализм в изначальном понимании этого слова, действительно ли он совместим с православной традицией и насколько помогает нам найти решения наших проблем.

Либеральная библейская критика, расцвет которой пришелся на вторую половину XIX – начало XX вв., интересовалась не столько текстом, который дошел до нас, сколько реконструкцией событий, лежавших в его основе. Из этой реконструкции заведомо исключалось всё чудесное, да и вообще всё, что в той или иной мере не соответствовало теориям реконструкторов. Вместо того Христа, в Которого верит церковь, на сцену выводился некий «исторический Иисус», причем у разных исследователей он получался неодинаковым.