Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

Он говорил негромко. Но слышали все. Предрассветный мрак начинал редеть. Светлело на востоке. Летели из обоза свежие, резкие голоса петухов.

– А теперь пойдём, – призвал он. – Идите как можно тише.

В это мгновение он увидел, как глаза людей темнеют, смотрят куда-то с предчувствием недоброго. Затем услышал хриплое, гортанное карканье.

От пущи тянулась на кормление огромная, глазом не окинуть, стая воронья. Как раз над лагерем. Густая, переменчивая чёрная сеть.

– Чуют, – заметил кто-то. – Нас чуют. Плохо.

Ему не хотелось, чтобы угасло то, выше и прекрасней которого не бьшо на земле, то, что он видел в этих глазах. Чтобы угасло от глупости, от нашествия небывало большой стаи угольно-чёрных птиц. Это было так похоже на то, как если бы сжался, услышав карканье, тёмный зверь: «Кто-то идёт, шагает нечто неведомое, перед чем мы должны заточиться в недрах».

И потому он поднял гизавру и загорланил, сам чувствуя, как раздувается от крика шея:

– Птицы! Собирайтесь на великую вечерю Божью! Чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и тех, кто сидит на них!

Ответом был крик. Дрожало в воздухе оружие, дрожали мышцы на голых грудях, взлетали матерки с льняных, чёрных, золотых голов. Возносились в воздух овальные щиты.

Затем всё стихло. Послышался шорох травы под тысячами осторожных ног.

Глава 41

«ВОТ МОЙ НАРОД, КАК ЛЬВИЦА, ВСТАЁТ…»

Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её… Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своём: «сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!»… И восплачут, и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара её…

Откровение Иоанна Богослова, 18:6,7,9.

Широкое, слегка пологое поле кончалось лощиной и после снова чуть возвышалось. На этом возвышении мрачно блестели, краснели, золотились разноцветные мазки. Стояли кони, закованные в железо, и сидели на них такие же, железные, всадники. Обвисали краски, золото и бель стягов. Всадников бьшо много, до жути много. Треугольные и овальные стальные щиты, султаны, копья, золотые – а больше воронёные – латы.

Впереди всех возвышался Корнила, похожий на памятник самому себе.

Лощина перед ними была густо-зелёная – аж синяя – после недавних дождей. Даже босоногим мальчишкам хорошо известно, как приятно пружинит в таких местах под пяткой земля. Но эти никогда не ходили босиком. Корнила надеялся, что мужики не осмелятся полезть на конный, железный строй – увидят и отступят.

Другая гурьба, растянутая на милю, если не больше, стояла выше, за лощиной, на поле. Белые полотнища, турьей кожи щиты, дубины, багры, пращи. Корнила не знал, что они готовятся нападать. А если б даже и знал – не поверил бы.

От мужицкой гурьбы отделились и начали спускаться по склону Фаддей и Иуда. Кричали что-то. Панское войско замолчало, и тогда Корнила понял: ярильщики.

– Эй, косоротые! – горланил Ляввей. – Эй, гродненцы-грачи! Смола черномазая! Задница шилом! Святого отца на хряка обменяли!

Оскорбления были общеизвестными и потому страшными. Цепь обороняющихся взорвалась яростью.

– Хамы! – налившись кровью, кричали оттуда. – Мужики! Головы лубяные!

– Паны! На соломе спите – зубами чухаетесь!

И тут страшный, нездешний вопль оборвал перебранку.

– Босяки! – кричал Раввуни. – Чтоб вы, как свиньи, только мёртвые в небо глядели, чтоб вы, как светильники, каждое утро угасали, чтоб вы всегда пустыми были, как собачья миска у дрянного хозяина, у собаки этой, Жигмонта!!!

– Иудей, – сказал кто-то.

– Эй, – издевательски бросил Корнила. – Почём земля горшечника?!

– Тебе таки это нужно знать, если уж Христа продать собрался.

Кое-кто в железных шеренгах опустил голову. И тут Ляввей сделал то, что переполнило чашу терпения. Он протянул руку, и на ладони его неведомо откуда появился зайчонок. Он отпустил зверушку, и та лупанула вдоль поля – спасаться.

– Вот! Займите у него мужества!

Корнила взревел и подал знак. Войско спустилось в широкую лощину. Сочно зачавкало под копытами коней. Перед железными лежало большое поле, и по нему скакали к войску два всадника в лёгких кольчугах с пластинами и наплечниками – Братчик и Фома.

– Гай! Гай! Давай двоих на поединок!

Корнила, крякнув, глянул на сотника Пархвера:

– А?

Пархвер кивнул.

Братчик на белом коне с лёгким мечом да Фома на рыжем крутились перед ними, дразнили. Ждать долго не пришлось. Навстречу им помчались Корнила и на грузном битюге великан Пархвер. Конь Корнилы был вороным, Пархвера – вороной с белыми полосами, гривой и хвостом.