Хромой бес

— Еще бы, еще бы, — отвечала дуэнья, — я все обдумала и очень жалею, что вы так упорно отвергаете блестящую партию, которую посылает вам судьба. Берегитесь, как бы ваше упорство не утомило и не оттолкнуло поклонника. Смотрите, как бы он не одумался и как бы расчет не возобладал над его страстью. Примите без колебаний любовь, которую он вам предлагает. Он связан словом, а для порядочного человека нет ничего священнее; к тому же я свидетельница, что он обещал жениться на вас. А вы разве не знаете, что такого свидетельства с моей стороны достаточно, чтобы суд осудил вероломного любовника?

Такими речами коварная Марсела поколебала Леонору: девушка закрыла глаза на угрожающую ей опасность и несколько дней спустя доверилась графу в его низких замыслах. Дуэнья впускала его каждую ночь через балкон в спальню своей госпожи и провожала на рассвете.

Однажды она несколько опоздала напомнить графу, что пора уходить. Начало уже светать, когда он стал спускаться с балкона, и ему пришлось поспешить; на беду он по неосторожности оступился и довольно тяжело упал на землю.

Дон Луис де Сеспедес, спальня которого помещалась над комнатой его дочери, встал в тот день очень рано, собираясь заняться спешными делами. Услышав шум, он отворил окно, чтобы посмотреть, что случилось, и увидел какого-то человека, который с большим трудом поднимался с земли, а на балконе госпожу Марселу; она отвязывала шелковую лестницу, по которой граф удачнее влез, чем спустился. Дон Луис протер глаза и принял было это зрелище за обман чувств, но, вглядевшись хорошенько, он понял, что это самая настоящая действительность и что свет зари, хотя еще и слабый, даже слишком ясно освещает его позор.

В смятении от этого рокового открытия, исполненный справедливого гнева, он идет в халате вниз, в комнаты Леоноры, держа в одной руке шпагу, а в другой свечу. Он ищет Леонору и ее дуэнью, чтобы принести их в жертву своему негодованию; он стучит в дверь их комнаты и приказывает отворить. Они узнают его голос и с трепетом повинуются. Он входит и, указывая на обнаженную шпагу, в бешенстве говорит растерявшимся женщинам:

— Я пришел смыть кровью позор, нанесенный отцу бесчестной дочерью, и наказать подлую дуэнью, которая так обманула мое доверие.

Обе женщины бросились перед ним на колени, и дуэнья обратилась к нему с такими словами:

— Сеньор, прежде чем покарать нас, соблаговолите меня выслушать.

— Ну, хорошо, несчастная, — уступил старик, — я согласен на минуту отсрочить мщение. Говори, расскажи мне все подробности моего несчастья. Но что я говорю: «все подробности», — я не знаю только одной из них: имени злодея, который обесчестил мою семью.

— Сеньор, это граф де Бельфлор, — отвечала дуэнья.

— Граф де Бельфлор! — воскликнул дон Луис. — Где увидел он мою дочь? Каким путем удалось ему соблазнить ее? Не утаивай от меня ничего.

— Сеньор, я расскажу вам все и так чистосердечно, как только могу, — возразила дуэнья.

Тут она начала с необыкновенным искусством передавать все вымышленные речи графа, которыми она обманывала и Леонору; она расписывала его самыми яркими красками: это поклонник нежный, чувствительный, искренний. Так как развязку нельзя было скрыть, то дуэнье пришлось рассказать и о ней; но она особенно распространялась о том, что побудило их заключить без его ведома этот тайный брак, и так ловко повернула дело, что укротила ярость дона Луиса. Она это отлично заметила и, чтобы окончательно утихомирить старика, добавила:

— Сеньор, вот все, что вы хотели знать. Теперь наказывайте нас, вонзите вашу шпагу в грудь Леоноры. Да что я говорю? Леонора невинна, она только последовала советам особы, которой вы поручили надзор за ее поведением: ваши удары должны пасть на меня одну, я впустила графа в комнату вашей дочери, я связала их крепкими узами. Я закрыла глаза на безнравственность союза, заключенного без вашего ведома, чтобы удержать для вас зятя, покровительство которого — источник всех придворных милостей. Я думала только о счастье Леоноры и о выгоде для всего вашего семейства; я преступила свой долг только от чрезмерного усердия.

Пока хитрая Марсела вела такие речи, ее госпожа не скупилась на слезы; у Леоноры был столь огорченный вид, что добрый старик не мог устоять. Он был тронут: его гнев сменился жалостью. Дон Луис выронил шпагу и, отказавшись от роли раздраженного отца, воскликнул со слезами на глазах: