Хромосома Христа

Но здесь случаются и землетрясения, камни как горох сыплются с гор, и приходится неделями разгребать завалы. А зимой серо и тоскливо, безлюдно, что называется пусто, снега почти нет, поэтому горные вершины никогда не сияют, слепя глаза белизной, не алеют по утрам румянцем и не золотятся вечерним солнцем. Зимние дожди тихи, дни длинны, унылы и абсолютно безмолвны, а ночи промозглы и безнадежно бессонны.

Ничто так не сближает, как музыка.

Я что-то шепчу ей на ухо, произношу слова, которые ничего не значат, я даже не прислушиваюсь к ним, несу привычную сказочную чушь, от которой ее кожа покрывается пупырышками, я чувствую это кожей своих крепких нежных пальцев и продолжаю шептать и шептать, глядя невидящими глазами в черную пустоту южной ночи. Для меня эта роль привычна, и я прекрасно ее играю. Соблазнитель юных сердец? Да нет. Нет, мне тоже хорошо. Впервые за долгие годы абсолютного одиночества. Я признаюсь в этом себе, и этим признанием делаю ей больно. Я чуть было ее не раздавил, на что она только заглянула мне в глаза.

Все когда-нибудь кончается, умирает и эта музыка. Внезапная тишина разрушает наши объятия, но обещает рождение новой музыки, новых надежд… Снова раздаются аплодисменты, аплодируем и мы друг другу. Да, этот танец достоин похвалы.

Мы усаживаемся за свой столик и какое-то время молчим. Полумрак, который здесь царит, не в состоянии скрыть румянец на ее щеках, глаза тоже блестят, но нам нечего сказать друг другу, потому что сейчас, мы молча признаем это, никакие слова не нужны. И официанту, подающему десерт, нет необходимости приходить ей на помощь своим «Это вино вам к лицу».

– Выпьем еще? – предлагаю я, когда официант наполняет фужеры.

– Охотно.

Ее длинные пышные волосы, подчеркивающие изящную шею… Я вдруг тянусь к ним, коротко прикасаюсь и убираю руку – знак душевного расположения и признательности.

Мы не чокаемся, просто, глядя в глаза друг другу, чуть приподнимаем фужеры и отпиваем по глотку.

Так вот в чем смысл жизни! Какой прекрасный, наполненный всеми смыслами жизни, прожит день!

Я снова задаю себе немой вопрос: неужели любовь?

Когда мы бредем домой мимо спящих домов, где нет улиц в привычном понимании – дома разбросаны по побережью, как спичечные коробки, я не думаю о том, как пройдет ночь. Я только обнимаю рукой ее хрупкие озябшие плечи, прижимаю к себе. Я готов нести ее на руках. Жаль, что вот уже и знакомый подъезд, наша уютная квартира на восьмом этаже – временное пристанище.

Ничто так не сближает, как уют квартиры.

И снова мои губы купаются в ее волосах. Мы не пьяны, мы просто не в состоянии сдерживать себя от натиска судьбы и желания.

Утром:

– Смотри, а вот и расческа!

Она находит ее в книжке.

– Ты…

Ее первое “ты”.

Ничто так не сближает…

Это «ты» приходит как тать. Вдруг стена, которая нас так долго разделяла, стена, сотканная из вежливости и взаимного уважения, может быть, даже почитания, стена эта рухнула, открыв все шлюзы нежной доверительности и такому взаимопроникновению, которое, пожалуй, граничит только с любовью…

– Опять любовь?.. Я уже не верил себе.

– А ты, мне кажется, влюбчив, – замечает Лена.

– Ты думаешь?..

ГЛАВА 34

Мысль о клонировании величайших умов мира была для Жоры абстрактной, чисто теоретической мыслью, которую, по его представлениям, нельзя было воплотить в наших условиях. И зачем? Перед нами стояла иная задача – продлевать как можно дольше жизнь наших вождей. Как? Мы часто спорили на этот счет. Однажды Жора проронил несколько слов о том, что геном-де может служить прекрасной мишенью для наших атак, мол, если достучаться до его основ, научиться управлять его активностью, то жизнь можно длить бесконечно долго. Потрошитель нутра жизни, он, конечно же, чуял это. Чуич! Другой раз, сидя в ночном вагоне подземки, нахлобучив на глаза свою старую заячью шапку с обвисшими ушами (он с трудом признавал обновки) и, казалось, совсем отрешившись от действительности, он вдруг что-то пробормотал про себя. В тот вечер мы были в гостях у Симоняна, вернувшегося из Штатов и до позднего вечера потчевавшего нас новостями прикладной генетики. Что-то было сказано и о клонировании. Жора, обычно без всякого интереса выслушивающий чьи-либо россказни об очередных победах науки, теперь просто заглядывал в рот Симоняну.

– И они вырастили мышонка?..

Симонян рассказывал так, будто сам был участником экспериментов.

– А что случилось с пиявками?..

В тот вечер Жора был вне себя от услышанного. Мы уже проехали Кольцевую, мне казалось, он спал, полагаясь на то, что в нужный момент я его разбужу. Вдруг он резко повернулся ко мне и, подняв указательным пальцем шапку, посмотрел мне в глаза.

– Ты действительно что-то там скрестил, черепаху с дубом или корову с клевером?..

Я как раз думал о своих клеточках.

– Ты читаешь мои мысли?

– Да. Ты уверен?

Я не знал, зачем он это спросил. Жора, судя по всему, так и не смог поверить, что наш пациент выжил благодаря инъекции липосом, содержащих фрагменты генов секвойи. Или той швейцарской ели.

– Ты уверен, – снова спросил он, – что все достоверно?..