Будучи приверженцем черногорских ходжей, Шах-Махмуд, естественно, не мог стоять в стороне от их политической борьбы с белогорскими ходжами — линией Ходжи Калана, участвуя в ней и своими трудами. Если в “Хронике” господствует аргумент от умолчания, молчаливое неприятие и отрицание, так как на протяжении всего труда он ни разу не упомянул ни одного из представителей белогорцев, совершенно игнорируя значительное влияние, которое они оказывали на многие стороны жизни Могольского государства, то в Анис ат-талибин
его политические интересы явно берут верх, и он резко нападает на белогорских ходжей, обвиняя их в интригах и закулисной игре[146].Шах-Махмуд сохранил верность своим убеждениям и не изменил черногорским ходжам и после того, как Исма'ил-хан был разбит и свергнут с престола калмаками, посадившими на трон Яркенда Ходжу Афака[147]
, а ходжа Мухаммад-'Абдаллах был вынужден бежать в Индию, опасаясь за свою жизнь. Наш автор не последовал за своим патроном и остался в Яркенде, где вместе со своим старшим братом Гази-беком, судя по словам Мир Хал ад-Дина, активно выступал против белогорских ходжей[148]. В этой связи неожиданный вывод, к которому пришел В. П. Юдин, что “его (Шах-Махмуда. — О. Л.) в целом неприязненное отношение к ходжам в завуалированной форме известно нам и из его сочинения „История"”[149], представляется несколько поспешным, тем более что он не подтверждается данными “Хроники”, не говоря уже об Анис ат-талибин. При самом скрупулезном и внимательном изучении рассказов “Хроники”, в которых речь идет о черногорских ходжах и их последователях, не удается проследить никакой скрытой или завуалированной неприязни, — наоборот, читатель находит в них неумеренное восхваление и наивные восторги по поводу “чудес” ходжей. Политическая и идеологическая борьба, усилившаяся к середине XVII в. в Могольском государстве в связи с заметным упадком престижа центральной власти, не получила сколько-нибудь ощутимого отражения во взглядах автора, и в этой связи анализ содержания “Хроники” дает нам очень немного. Действительно, в лишенных эмоциональной окраски словах Шах-Махмуда, в его лаконичных констатациях многочисленных и разнообразных фактов из жизни окружавшей его феодальной среды весьма трудно обнаружить личное отношение автора к фиксируемым событиям. Невольно создается впечатление, что он сознательно и тщательно избегал личных характеристик, воздерживался от оценок как событий, так и их участников, что, впрочем, ему все же не удалось провести до конца. Но вместе с тем, несомненно под влиянием тех трудов персидско-таджикской историографии, с которыми он был знаком и в большинстве которых красной нитью проходила идея морально-воспитательного значения уроков истории и исторического опыта, Шах-Махмуд видел в истории прежде всего предмет назидательный и поучительный. Видимо, под этим углом зрения и следует рассматривать тот иллюстративный материал, из которого, собственно, и соткана вся “Хроника”, — множество рассказов, заметок, примеров и штрихов из жизни ханского двора, кочевой знати, служилой и земельной аристократии. Они наглядно рисуют, как приверженность традиционно патриархальным формам взаимоотношений, которые стремилась сохранить часть могольской знати, местническая борьба между эмирами отдельных родов и племен, преследование ими сугубо личных интересов ведут к междоусобиям и расшатывают центральную власть[150]. Если взглянуть на труд Шах-Махмуда с этой стороны, то естественным будет вывод, что наш автор не разделял центробежных устремлений некоторых феодальных кругов, а примыкал, скорее, к тем, кто поддерживал ханскую власть и стремился ее упрочить. Нам представляется, что его симпатии были отданы тем, кто стремился укрепить центральную власть через союз и сотрудничество кочевых феодалов, служилого военного сословия и черногорских ходжей[151]. Не следует забывать, что сам Шах-Махмуд Чурас был активным приверженцем последних. Поэтому, когда он бесстрастно рассказывает о действиях, предпринятых ханской администрацией против мятежных эмиров и представителей династии[152], он скорее оправдывает эти акции, чем порицает их.