Хроника любовных происшествий

Потом Витек остановился среди деревьев на краю долины. Смотрел на город, облитый сверху блеклым заревом, смотрел на серебристые нити железнодорожного полотна, похожего на гриф гитары, смотрел на тишину долины и вдруг выкрикнул робким, сдавленным голосом:

– Алина!

Возглас утонул в басовитом гомоне деревьев.

– Алина! – крикнул изо всех сил.

И эхо не вернулось. Сбоку, между стволами, висела луна с поразительно четко прорисованными очертаниями таинственных материков и морей, луна, которая в те времена была еще началом того света, первой ступенькой вечности, оком Господа Бога.

– Люблю! – крикнул Витек.

Испугался собственного голоса, глянул по сторонам. Однако ничего не изменилось. Долина спала, а лес над нею бормотал молитвы.

– Люблю! Слышишь?

И вдруг рванулся, словно намереваясь растолкать все и всех. Полетел вниз головой под откос, ноги не поспевали за туловищем, хотел еще что-то крикнуть, даже разинул рот, и в этот момент дорогу ему заступил ствол старого клена.

Разбудило его ощущение тепла в ладонях. Словно зачерпнул полные пригоршни воды, прогретой солнцем. Оказывается, это пес лизал руки, пахнущие чем-то для него привлекательным. Витек привстал на мокрой листве. Машинально коснулся лба. Нащупал большую горячую шишку, облепленную кровью.

– Это ты, Рекс? – спросил ошарашенно.

Пес подпрыгнул, припал на передние лапы и лизнул ему лоб.

– Почему ты за мной шпионишь?

Витек встал на ноги и почувствовал тошноту. Наклонился, открыл рот, но его не вырвало.

– Я, пожалуй, спятил? Верно, Рекс?

Он продолжил спуск в направлении улицы. Увидал канаву, увидал мутный поток. Набрал в обе пригоршни пронизывающей холодом воды и плеснул себе на лоб.

– Этакая корова, этакая коровища занудная. И чего я шатаюсь по ночам, как идиот? Сейчас, котик, сообразим, что для меня главное. Ага, пожалуй, интеллект, эрудиция, железные нервы, четко намеченная цель, никаких угрызений совести, смерть мягкотелым.

Пес остановился на тротуаре. Дальше он не намеревался провожать. Витек обернулся не без труда.

– Скажи ей, скажи ей… а что ты ей скажешь? – Потрогал голову, охнул. – Лучше ничего не рассказывай. Что было – миновало, забудем. Она шлюха.

Пес молчал, не реагировал на оскорбление хозяйки. Где-то внизу издыхал от одышки товарный состав.

– Шлюха, – повторил Витек, – хотя, может, и нет. Кто в ответе за мой кретинизм? Хотя, пожалуй, все-таки шлюха. Так, вообще.

Потом, в затихшем доме, он пробрался в боковушку.

– Спите, дедушка? – спросил шепотом.

Старик закашлялся, скрипнули пружины койки.

– Я уже никогда не умру. Всех похоронят, а я буду жить.

Витек подошел, присел на краю постели.

– Дедушка, я влюбился.

Вонь прогоркших снадобий защекотала в распухшем носу.

– Я влюбился, слышите, дедушка?

Старик снова надсадно раскашлялся, словно хотел исторгнуть печень.

– Слышу, да уже не помню, что такое влюбленность. Погоди, дай припомнить. Что-то такое было. Какой-то дурман, безумие, полнейшее чудачество. Куда-то бегал, где-то простаивал под окнами, хотел покончить с собой. Помнится, ужасно колотилось сердце, постоянно краснел, что-то болело, крепко болело, зато сладостно, и эта на удивленье сладостная боль возносила до небес, видимо, душа болела или нечто подобное. Теперь уже припоминаю, да, припоминаю, только это меня удивляет, так удивляет, что кажется непостижимым, бессмысленным, словно происходило с кем-то другим, да, что-то такое было, не отрицаю, однако точно, сынок, не припомню.

В соседней комнате заговорила во сне мать. В оконный проем уже втискивалась луна, прямоугольник мертвенного, пугающего света приклеился к стене над головой больного.

– Почему молчишь?

– Я влюбился, дедушка.

– В этом, пожалуй, нет ничего плохого, я уже толком не помню, все у меня перепуталось, хотя тогда, вероятно, было хорошо и наверняка не вредило, раз я до сих пор живу и не могу умереть.

Какое-то время они оба молчали в оглушительно кричащей тишине. Старик начал искать руку внука. Витек услужливо подсунул ему ладонь, ожидая утешения. Костистые пальцы во влажной оболочке жадно ухватили ее.

– А знаешь, я перед сном обязательно перекрещусь и попрошу об отпущении грехов. И все мне кажется, что крестное знамение недостаточно совершенно, неправомочно и не достигает Бога. Поэтому я крещусь еще раз, чтобы подправить, и еще раз, чтобы было лучше, и не могу, сынок, кончить, творю крестное знамение иногда до самого утра. О чем ты задумался, дитя мое?

– Я влюбился, дедушка.

– Ну, ладно уж, ладно. Никто от этого еще не умирал.

– А может, я первый умру.

* * *

В те времена Литва была неопределенным географическим пространством, неясной этнической формацией, неуточненной культурной зоной. В те времена Литва была внезапной летней грозой или, скорее, нутром угасающего вулкана, который умирал в последних конвульсиях. Литва тогда была огромным закатным солнцем, что оставляло после себя россыпи поразительно великолепных бликов и осколков меркнущей радуги.