Хроника объявленной смерти. О любви и прочих бесах. Вспоминая моих несчастных шлюшек

В четыре утра пономарь, живший неподалеку, ударом в колокол призвал к утренней и единственной мессе. Около пяти часов он, не дождавшись падре, пошел его будить, но того в комнатушке не было. Не было и во дворике. Старик пошел в соседний дом, куда падре, несмотря на ранний час, порой заглядывал поболтать. Однако и там его не оказалось. Немногим прихожанам, откликнувшимся на зов колокола, пономарь сообщил, что мессы не будет, так как падре Акино куда-то запропастился. В восемь утра, когда солнце жарило уже вовсю, девочка-служанка пошла за водой к чану и увидела в чане падре – головой вниз, ногами вверх в одних кальсонах. Причина его печального конца так и осталась загадкой для всех, но не для настоятельницы монастыря, которая сочла это горестное событие неопровержимым доказательством того, что ее монастырь – излюбленный объект происков дьявола.

Сведение о событии не дошло до камеры Марии Анхелы, которая с детской радостью ждала прихода падре Акино. Каэтано так и не понял, что это был за человек, но остался ему благодарен за возврат ожерелий и обещание освободить Марию Анхелу. Обоим казалось, что для счастья достаточно одной их любви. Марии Анхеле – благодаря оптимизму падре Акино – первой пришло в голову, что им вместе следует скорее заполучить и свободу. Однажды утром, после нескончаемых ласк и поцелуев, она стала умолять Делауро не уходить. Он не придал значения ее словам и простился с ней лишним поцелуем. Она вскочила с постели и загородила ему выход, раскинув руки.

– Или ты останешься, или я уйду с тобой.

Незадолго до этого она призналась Каэтано, что хотела бы бежать вместе с ним в Сан-Басилио-де-Паленке, в поселок беглых рабов, что в двенадцати лигах отсюда, где ее, конечно, провозгласят королевой. Каэтано тоже мечтал о свободе, но на бегство надежд не возлагал. Он больше верил в законный путь освобождения. Верил в то, что маркиз добьется неоспоримого признания духовного и физического здоровья дочери; в то, что сам он заслужит прощение епископа и получит разрешение удалиться в мир, где браки клириков и монахов не воспринимаются как нечто ужасное. Потому-то, когда Мария Анхела объявила ультиматум: или он останется с ней, или возьмет ее с собой, Делауро снова попытался ее утихомирить. Она бросилась ему на шею и грозилась поднять крик. Тем временем уже почти рассвело. Делауро в панике оттолкнул ее и бросился к двери как раз в ту минуту, когда в монастыре зазвонили к мессе.

Реакция Марии Анхелы была ужасающей. Из-за какой-то мелочи она в кровь расцарапала лицо тюремщице, закрыла дверь на засов, угрожала поджечь камеру и сгореть там заживо, если ее не выпустят на волю. Раненая тюремщица в ответ вопила:

– Только попробуй, тварь Вельзевулова!

Не говоря ни слова, Мария Анхела бросила на матрац горящую лампаду. Лишь вмешательство Мартины с ее успокоительными речами предотвратило трагедию. Тем не менее тюремщица в своем дневном отчете потребовала, чтобы девочку переместили в карцер, который охраняется лучше и строже.

Бурное нетерпение Марии Анхелы побудило Каэтано срочно искать иной, помимо бегства, выход из положения. Он дважды пытался повидать ее отца, но всякий раз отступал перед злыми и голодными псами. Да и сам маркиз стал часто отлучаться из дому. Вконец измотанный своими бесконечными страхами, маркиз сунулся было к Милашке Оливии, но та его и на порог не пустила. Когда одиночество его почти доконало, он принялся взывать к ней на все лады, но в ответ получал одних бумажных голубков и насмешки. Но вдруг, нежданно-негаданно, она явилась к нему сама. Стала мыть грязную и запущенную кухню, и вскоре на огне весело забулькал котелок. Она надела праздничное кружевное платье и благоухала модными притирками и бальзамами. Единственным, что выдавало ее невменяемость, была широкополая шляпа, украшенная искусственными цветами и рыбками.

– Очень рад тебя видеть, – сказал маркиз. – Я так одинок. – И жалобно добавил: – Я потерял дочь.

– Сам виноват, – сказала она без эмоций. – Ты делал все, чтобы ее потерять.

Ужин был приготовлен в соответствии с местными вкусами: сильно наперченные первое и второе мясные блюда и столь же сильно наперченный салат из тропических овощей. Милашка Оливия угощала его как заправская хозяйка дома, что вполне соответствовало ее наряду. Псы ходили за ней по пятам, протискиваясь меж ног, а она их отпихивала с ужимками новобрачной.

Милашка Оливия села за стол напротив маркиза, как они сидели бы в свои молодые годы, но теперь их не отвлекала любовь; они ели молча, не глядя друг на друга, потея от жары, вяло черпая ложкой бульон, – точь-в-точь как супружеская пара в застарелом браке. После первого блюда она вздохнула и меланхолично заметила:

– Вот такими мы с тобой могли бы стать.

Маркиз заразился ее циничным прямодушием. Он смотрел на нее: обрюзгшая и постаревшая, без двух зубов, с мешками под глазами. Да, такими они могли бы стать, если бы в свое время он имел смелость ослушаться отца.

– Ты и без того изменилась.

– Я не меняюсь. Какой была, такой остаюсь, – сказала она. – Один только ты этого никогда не замечал.