Хроника парохода «Гюго»

— Во-первых, вы не вычеркнете из жизни тех лет, что провели на пароходах. А во-вторых, я уверен, новое всегда лучше, чем старое.

— Лучше? Вы серьезно собираетесь улучшить мое будущее? — Она оживилась, как бы поняв вдруг, зачем он привез ее сюда, в заморский парк, на открытую ветрам кручу. — Скажите прямо, вы это хотели сказать?

— Если мне будет позволено, — ответил он тихо, одними губами, зная, что она услышит.

Он видел, что она все слышит сейчас, все понимает. В тех редких случаях, когда ему удавалось бывать с нею вдвоем, он чувствовал, что вызывает у нее интерес, возможно, даже особый интерес, а теперь радовался, что нет в ней настороженности, какого-то сопротивления, с которым она все-таки встречала его там, на «Гюго», даже когда, казалось, была расположена к нему, даже когда шутила, смеялась, слушала его. Раньше она была как бы на расстоянии, а сейчас — рядом, и это обнадеживало его, он только чувствовал, что молчанием не обойтись, как ему спервоначала казалось, наоборот, надо говорить о многом и многое выяснить, но пока вот не получалось. И он сказал себе, что это ничего, не надо только спешить, не надо торопить ее.

Мимо шествовала канадская семья: высокий мужчина в очках и высокая женщина, тоже в очках, и у него на руках ребенок, а она держит вожжи от кожаной сбруйки, в которую запряжен ребенок побольше, — тянет вперед, словно в лошадки с матерью играет. Запряженный потянулся к нему и к Але на нетвердых своих ножках, и Аля присела на корточки, подозвала мальчонку, а тот, смеясь, доверчиво кинулся к ней в объятия.

Канадцы радостно заахали, когда Аля подняла ребенка вместе со сбруйкой на руки, прижала к себе.

Канадцы продолжали ахать, а Реут улыбался — этого требовала вежливость. Улыбался и словно бы со стороны, следил, как возникает новая, доселе не проявлявшаяся с такой внезапной очевидностью мысль, что и Аля может быть матерью, может держать вот так, приткнувшись лицом к маленькой розовой щеке, с в о е г о  ребенка. Ему вспомнилось услышанное во Владивостоке, на трамвайной остановке. «Молодая женщина, понимаешь, это так хорошо, это новая жизнь, — говорил приятелю мужчина в летах, видно, второй раз женившийся. — Ты поймешь со временем». Трамвай подошел, и он не слышал продолжения разговора. Отметил только про себя, что они с Верой, женой, одногодки и это его вполне устраивает. Тогда у них еще было все в порядке. Теперь же он вспомнил давний разговор и мысленно ухватился за изреченное незнакомцем, как за важное открытие. Он и без воспоминаний, без чужих слов ощущал радостное возбуждение от мысли, что Аля намного моложе его, но чужие слова делали это чувство острее, приятнее.

Он еще раз улыбнулся канадской чете и кивнул Але, что, мол, пора двинуться отсюда. Она опустила ребенка на песчаную дорожку.

Невдалеке, на краю обрыва, рядком стояли старинные, колониальных, что ли, времен, пушки, а чуть поодаль — низкие, утопленные в землю каменные здания с покатыми крышами, с узкими, забранными в решетку окнами-бойницами, с дверями из темного дуба и коваными фонарями на затейливых кронштейнах. Можно было пройти стороной, усмехнуться: «Ишь выдумщики, — был, видно, здесь военный форт, а они устроили ресторан и, кроме обедов, угощают стариной», — можно было все это сказать и пройти мимо, но он храбро толкнул тяжелую дверь и пропустил Алю вперед, на ступени каменной лестницы, круто сбегавшей в полумрак, к неяркому свету шандалов, к снежной белизне скатертей и тусклому блеску серебряной посуды.

Стюард во фраке кинулся навстречу, его сменили два официанта в красных ливреях, бесшумные, словно привидевшиеся во сне. Он, все еще взволнованный своим неожиданным решением прийти сюда, долго смотрел в меню, прикидывая, хватит ли на встречу с канадской колониальной стариной его месячной (уже сокращенной ездой на такси) долларовой получки. К счастью, ресторан оказался недорогим, и он велел принести даже бутылку бургундского — местного, разумеется.

Аля осторожно взяла бледно-зеленый, точно выросший в погребе, стебелек спаржи и откусила. Ей, видно, понравилось. Он обрадовался, словно спаржа с его огорода, выращена им собственноручно, и подвинул к ней тарелку. Она улыбнулась, спросила:

— Началась «лучшая жизнь»?

Он не ответил: то, что она говорила, было похоже на правду. Конечно, желание показать ей, что все может быть иначе в привычной смене ночей и дней, толкнуло его прийти сюда, в ресторан, заставило швыряться не такими уж обильными даже при его, старпомовском, заработке долларами. Тайное даже для него самого желание — вопреки его любви к  п о р я д к у. Стремление убедить ее не только в том, что она нужна ему, но и что он человек особого склада и это дает ему преимущество перед любым другим, который может встретиться ей.

Он бы мог добавить к сказанному ею только то, что все же ресторан не просто форма, в которую вылились внешне его чувства и намерения. Они сидят здесь, в старинном ресторане, вдвоем, друг против друга, и это много значит само по себе.