Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Среди тех, кто иногда, долго либо на короткий срок, посещал эту кабацкую философскую школу, где за столами перманентно шел платонический пир в сопровождении отечественных закусок, подкрепленных энциклопедическими цитатами, было довольно много молодых людей, склонных к искусству и художникам. Таланты и поклонники. Странно, но их жизни были куда как интереснее жизни их учителей.

Некоторое время сиживал здесь и Владимир Балванович, кинорежиссер, стройный молодой человек в очках, похожий на портреты Олдоса Хаксли. После нескольких короткометражных фильмов Сараево изгнало его за границу. На пороге успеха он вместе с молодой женой Рене погиб на парижской улице в автомобильной катастрофе. Сгорел в своем маленьком жестяном «ситроене», чуть-чуть не дождавшись исполнения всех своих желаний.

Другой, молодой хорват Томислав Ладан, завоевал их расположение своими невероятными знаниями. Он часто поправлял их латинские цитаты, поскольку закончил семинарию в Баня Луке, а со своим собственным отцом переписывался на латыни, отправляя ему желтоватые картонки открытых писем. Помимо санскрита и латыни он ловко пользовался английским, французским, итальянским, даже шведским, с которого неплохо переводил. Юноша с бледным худым лицом, скуластый, с глазами, горящими от невероятного внутреннего напряжения, с волосами, которые он зачесывал на лоб, как принято у католических священников, этот молодой выученик инквизиторов много лет спустя придумал и воплотил в Загребе основной корпус хорватского новояза.

Больше других проводил время со стариками Предраг Матвеевич, сын украинского эмигранта, который, как ни странно, несмотря на изгнание своего отца, был страстным леваком. Он идеально говорил по-французски, переписывался с Мальро и написал по-итальянски «Средиземноморский молитвенник», который неоднократно переводился и имел в Европе большой успех. Он стал профессором Римского университета. Из-за какого-то давно забытого литературного спора он не разговаривал с Томиславом Ладаном. Страдал невероятной бессонницей и целых четыре года не смыкал глаз.

Но интереснее всех был, конечно же, Мелви Альбахари, автор драмы «Ближний твой» (1960), которую с успехом поставили в театре «Ателье-212», а в ту пору – молодой студент Технологического факультета из Белграда, уроженец Сараево, приходивший за этот стол во время зимних и летних каникул. Сирота военного времени (его родители-партизаны погибли в первые же дни войны), Мелви, в отличие от Бель Ами, выросшего в доме своего деда, детство и юность провел по приютам и детским домам, и мы сошлись с ним еще в начальной школе, подружившись в девятилетием возрасте, весенним днем на Требевиче, где на уроке военного дела с деревянными винтовками в руках ожидали нападения противника, лежа на сосновых иголках за стволами деревьев (шишки служили нам ручными гранатами). Мы дружно решили не сдаваться немцам живыми. Мелви был настоящим атлетом, низкорослым, жилистым, с крепкими мышцами. Он занимался тяжелой атлетикой и каждый день, совсем как жевательную резинку, которая тогда в наших краях была субстанцией неизвестной, растягивал, словно гармошку, резиновые жгуты, доводя таким образом свое тело до совершенства. Мелви был ничуть не хуже хафизов, которые знали Коран наизусть до такой степени, что могли полностью восстановить текст, если бы все книги каким-то чудом были уничтожены, и выучил назубок весь Ветхий Завет, от корки до корки, и старики сумели по достоинству оценить это странное знание. А когда шьор Анте в один прекрасный вечер вынес к столу особое блюдо, далматинского козленка в молоке, а Мелви отказался даже попробовать его, то дядюшка Ника спросил, почему это он не желает попробовать такой гастрономический раритет. Тот ответил ему цитатой из Пятой книги Моисеевой: «Не вари козленка в молоке матери его», что привело в ужас всех присутствовавших при этом, а некоторым даже испортило все впечатление от ужина.