Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Я прошел старым, натоптанным, хорошо знакомым путем от Кошева до Башчаршии и не встретил ни одного знакомого лица. Я стал чужим в родном городе – блудный сын, вернувшийся из эпохи до всеобщего благосостояния.

И тем не менее, прогуливаясь, я заметил, что нищих стало куда как больше, а монет в их шапках куда как меньше, нежели в те времена, когда все мы были нищими.

В нынешнем году люди часто лжесвидетельствовали в погоне за богатством. (1782)

Занюханные пришлые обитатели нищих пригородов и диких сел с золотыми цепями на шеях правили бал на Чаршие, которая трусливо скрылась за ставнями своих домишек.

Башчаршию захватил туристический кич.

Неспешное распитие можжевелового чая заменили «Чи-вас» и кока-кола.

Состарившиеся муэдзины больше не пели с башен минаретов, призывая народ к молитве, вместо них надрывались мощные динамики, расставленные на все четыре стороны света.

Бродячие цирки давно уже не заглядывают сюда. Сараево стал для них слишком серьезным городом. Похоже, он потерял свою детскую душу.

Люди стали наглыми, надменными и грубыми.

Город захватили длинноволосые ребята из рок-групп и молодые баскетболисты, которые, в отличие от нас, некогда рахитичных и скептически настроенных умников, вышли ростом под два метра.

Правда, девушки стали намного красивее, чем в наше время, когда блондинок можно было пересчитать по пальцам одной руки; они дерзко и вызывающе шагали по улицам с дымящимися сигаретами, что в наши дни невозможно было даже представить. Но их голоса огрубели, словарный запас свелся к сотне слов, к которым липла вечная жевательная резинка, так что и они с трудом прорывались сквозь пухлые зовущие уста. Они ругались и пили наравне с парнями. Говорили, что они лезут в постель без предварительного ухаживания и покидают их без любви и обязательств. Секс перестал быть строжайшим табу – исчезли эротические сновидения, страдания и боль любви.

Тимпетил – город без родителей.

Это был бы настоящий рай для Бель Ами, если бы он не погиб в 1972 году, пилотируя свой маленький личный самолет “Piper” в окрестностях Ньюпорт Бич, недалеко от Лос-Анджелеса, в котором он жил в последние годы. Он налетел на провода линии электропередач и рухнул недалеко от Тихого океана, рядом с проходящей там автострадой А1. Он был телевизионным продюсером, богатым человеком, воплотившим свою старую киношную мечту.

После внезапной, совершенно необъяснимой вспышки в одиннадцать вечера, когда я что-то читал, в моей комнате на другой стороне планеты беспричинно пропало электричество. Я понял, что с Бель Ами случилась беда.

Он завершил свой давний первый полет, когда из множества вещей в мае сорок пятого на складе УНРРА выбрал тяжелый летный шлем и, надев его на голову, босой пролетел мимо развалин нашей улицы.

Шел снег.

Я протянул руку, чтобы ухватить первые снежинки, но на ладонь мою упал динар, который Бель Ами много лет тому назад подбросил, чтобы решить, куда мы отправимся этой ночью: в «Европу» или в «Два вола»? Орел – решка. Если бы монета упала на его ладонь, наверняка бы выпал орел, и мы бы выбрали Европу, куда он и отправился первым из нас.

Но на деле-то «Два вола» и были Европой в самом лучшем смысле этого слова, только мы этого не понимали. Сопровождаемые непрерывным платоническим пиром, хотя и нищенским, они были и Афинами Сократа, и Дублином Джойса… Потому как где теперь встретишь группу мудрецов, что ежевечерне цитируют Тацита и «Советы молодому другу» Сенеки, где плещутся цитаты из «Гаргантюа и Пантагрюэля», где афоризмы Паскаля звучат словно произнесенные только вчера, где еще может встретиться мудрость забытых средневековых хронистов с прожорливостью и жадностью к жизни Кола Брюньона, где найти скатерть, на которой каждый вечер давался «Урок анатомии профессора Тулпа» над раскрытыми книгами фальшивой значимости? Что есть Европа, как не мрачная берлога, в которой маются проповедники, призраки, фантасты, пропащие гении, извращенные мечтатели, любопытствующие фигуры, библиофилы, бляди, романтики, сомнамбулы и авантюристы? Здесь, под готовыми рухнуть сводами старого города, уставшего от истории и чудес, смешались молодость и старость, гибель и надежда, мечты и разочарования. И все это за скудной трапезой, в беде и всеобщей нищете, которая стимулирует мечты и мифотворчество. Следовательно, «Два вола» были эмбрионом, символом того, что мы называем Европой, а отель «Европа» – просто бледной и далеко не первой копией австро-венгерских забегаловок и кафе.

Но затертая небольшая монетка, годами парившая высоко в небе, решая, какой стороной упасть, которую так долго ждал Бель Ами, давно ушедший из этой жизни, безошибочно свалилась на мою ладонь решкой вверх, так что я направился в «Два вола», веруя в то, что именно там спрятан конец Ариадниной нити, призванной вывести меня из лабиринта пресыщенности, в котором я очутился.