Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Боб промолчал. Несмотря на то, что со времени их последней встречи миновал год, судебный процесс продолжался. Он вдохнул запах ее волос.

– “Eternity”, Кальвин Кляйн, – произнес он. Он был одним из тех немногих мужчин, что легко распознавали женские духи. Кроме того, он продавал их во время рейсов, а еще ему частенько приходилось вдыхать ароматы женской кожи.

– “Eternity” – повторил он. – Прекрасное имя для вечности…

– Мамины, – объяснила Бела.

– Как она? – спросил Боб ради приличия.

– Разве я тебе в прошлый раз не сказала, чтобы ты не вспоминал про нее? Ты для нее умер. И она для тебя!

– Родители мертвы, – усмехнулся Боб, – значит, ты сирота?

– Не пытайся острить! – оборвала его Бела. – Я и есть сирота.

Его поразило, насколько этот ребенок похож на свою мать. С ней всегда все начиналось с незначительных, обычных фраз, запускавших в действие адский механизм! Однажды мать Белы позвонила ему в нью-йоркский отель “Biltmor”, где останавливались экипажи. Он с коллегами праздновал в номере день рождения, когда вдруг раздался звонок. Боб мог поклясться, что это именно она, – даже телефон приобрел какой-то особый, резкий, тревожный тон. Он поднял трубку и выслушал необычно любезное поздравление с днем рождения, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.

– Прекрасно, что сегодня вечером ты не одинок! – сказала она. – Похоже, вас там много. Что пьете?

Он ответил, что пьют они подаренный ему “Dom Perignon”. Неожиданно в ее голосе прозвучала невыразимая ненависть:

– Ну конечно же, в то время как господин Деспот пьет в Нью-Йорке французское шампанское, я с ребенком голодаю в Белграде, где, кстати, нет даже электричества!

Потом она умолкла. Боб вслушивался в гул эфира и шум разделявшего их океана. Ему словно сунули кулак в живот и с наслаждением его там провернули. Жена точно знала, где и когда нанести ему наиболее чувствительный удар. Ее негативная энергия была настолько сильна, что просто сочилась из телефонной трубки. Все в комнате смолкли. Праздник был испорчен. Он рухнул на кровать как боксер в нокдауне, бледный как мел, не выпуская из руки трубку.

– Послушай! – сказал он ей. – Если у тебя хватает сил, чтобы достать меня здесь, а другом берегу Атлантики, какого же черта ты не сносишь горы, не роешь шахты, не добываешь руду и алмазы, не роешь тоннели? Зачем ты тратишь все силы на меня? Я ведь никто для тебя!

Раздались короткие гудки, связь прервалась. Она добилась того, к чему стремилась. Праздник окончен. Гости молча расходились по номерам. Дни и ночи он ломал голову над причиной такого ее поведения. Огромная любовь, которую когда-то мать Белы испытывала к нему, превратилась со временем в точно такое же количество невыносимой ненависти. Он не мог понять, откуда в этой хрупкой, грациозной женщине берется столько страшной силы, чтобы портить ему жизнь, сделать ее непереносимой. Похоже, чем больше она тратила энергии на ненависть, тем больше ее накапливалось. Невероятно, но точно. Эта женщина желала увидеть его мертвым.

– Почему ты бросил маму? – в который раз за несколько последних лет обвиняла его Бела, а у него не доставало силы сказать правду: именно из-за таких разговоров, которые сводили его с ума! Просто Боб не переносил скандалов. Ему легче было уклониться от ссоры. А брак этот, за исключением первых лет, стал большой непрерывной ссорой, в которой он был подозреваемым или обвиняемым, не суть важно, кем именно, а жена превращалась в пристрастного следователя. Он возвращался домой с готовностью принять любое обвинение. Скандалы были жестокими, долгими или короткими и длились часами, ночами и месяцами и заканчивались угрозами наложить на себя руки (что заставляло его почувствовать себя еще более виноватым), слезами или поцелуями, примирениями, которые они праздновали походами в рестораны, где в ожидании десерта они вспыхивали с новой силой, с битьем бокалов и швырянием салфеток. Схватки продолжались на кухне, где Боб, чтобы легче перенести новые сцены, открывал бутылку чего-нибудь покрепче, а в ответ на него сыпались дополнительные обвинения, на этот раз в алкоголизме. Сколько раз после бессонной ночи он отправлялся в ранний утренний рейс, измученный тяжкими обвинениями и страстями, исцарапанный ногтями, а пару раз даже искусанный! Он стоя спал в самолете, проваливающемся в воздушные ямы, раздавал пассажирам налево и направо вымученные улыбки, пока его, совсем обессиленного, какая-нибудь коллега-стюардесса не уводила в полупустой первый класс, где укладывала в кресло и, словно большого несчастного ребенка, укрывала теплым пледом.

И вот однажды хмурым октябрьским утром Боб проснулся в номере гостиницы «Москва». Под потолком комнатки на мансарде проходила бетонная косая балка, на которой можно было с комфортом повеситься. Открыв глаза, он мучительно долго вспоминал, в какой город занесла его судьба. Его измучила девятичасовая разница во времени, потому что минувшей ночью он вернулся из Торонто. Он решил, что домой больше не пойдет.