Хроника Рая

\\ Из черновиков Лоттера \\

К Анаксимандру

А ведь мы и в самом деле платим за непостижимость, порядок и меру бытия…

За неудачу

Небесной механики,

ладно бы только за ее безжалостность…

За нашу бездарность.

За обретенный предел.

За саму беспредельность,

несправедливость вещей,

открытость последнюю…

За смысл и бесчинство,

бессилие сущего,

упрямство присутствия…

За Истину,

даже если

ее и нет –

здесь почему-то пошел

тариф двойной.

За то, что Время

превосходит немыслимо нас,

за саму его неудачу…

За истории пустячок. За обращенье паденья в полет.

За всю правоту Мироздания.

За отсутствие абсолюта, Посредством, вот тáк вот, нас…

За каплю дождя, что о жесть карниза.

За просветленность, дыхание жизни.

За непомерность небывшего…

За доподлинность страсти,

всамделишность счастья,

правоту случайности…

За суть Пустоты и Свободы,

к которым отношения, в общем-то, мы не имели –

как– то не довелось –

так обычно платит любовник

за ужин роскошный,

хотя

она не пришла…

За беспомощность новую

слова и текста,

горечь победы последней…

Плата эта, видимо, непосильна

и непомерна заведомо,

но право ее вносить

мы отдадим, скорее всего,

последним…

...

На полях \\

Время смирения,

глубины приятия,

слепоты страдания,

ненужности справедливости,

свободы от судьбы…

Лекции был придан статус публичной. Чтобы было побольше слушателей, хотя ясно, что со стороны, кроме Лехтмана, все равно никто не придет. И чтобы присутствие членов Совета попечителей было не столь нарочитым – как бы пришли из интереса к теме. Вот такой вот фиговый листочек.

Студентов было достаточно. Прокофьева в общем-то любили. Что касается попечителей, обещали быть четверо «из уважения к профессору Лоттеру». Пока пришло только двое: герр Вюрфель и фрау Хейнкель. Остальные, вряд ли что не уважают Лоттера, наверное, еще подойдут. Так, господин Перри вообще всегда опаздывает.

Кристина появилась как чертик из табакерки и завладела попечителями. Лехтман, отшутившись от лоттеровского приглашения в первый ряд: «Я человек с галерки», уселся на балконе, наверное, чтобы не смущать Прокофьева.

Лоттеру не удалось сесть рядом с попечителями. Пока он возился с Лехтманом, те уже расположились в последнем ряду (видимо, тоже, чтобы не смущать) в компании Кристины и еще двух дам с факультета. Лоттер разглядел в зале журналиста Л. Этого еще не хватало. Лоттер не был так уж уверен, что это именно он (Прокофьев один раз показал ему этого славного публициста, но издали и мельком). Впрочем, что он там ни опубликует «в долине», здесь, «на горе», это не будет иметь никакого значения, просто жалко Прокофьева.

Перед самым началом подошло еще довольно много (неожиданно много) студентов, и лекционный зал оказался чуть ли не переполненным. Кто из обладателей постоянных контрактов мог бы на такое рассчитывать? Но их зависть и раздражение тоже ни к чему сейчас.

Прокофьев вошел каким-то, можно сказать, юношеским шагом, почти вбежал. Поприветствовал аудиторию так, как он умеет – ни амбициозности, ни нарочитого демократизма, ни намека на заискивание популярности – душевно и просто. И в этом уже проступает и отношение к жизни, и характер, и обаяние. Лоттер чувствовал, что Прокофьев сегодня поймает «свою минуту». Лишь бы только его не занесло.

– Приступим, – Прокофьев раскладывал свои листы, – в этой нашей итоговой лекции, завершающей «сезон», я решил оттолкнуться от романа Булгакова. Через эту книгу (почему бы и нет!) попробуем подытожить все, чем мы с вами и занимались целый год. Ваше впечатление от «Мастера и Маргариты»? – Прокофьев пошел по проходу, – пусть самое общее. Пожалуйста.

– Я не понял, – сказал первый студент, на которого указал Прокофьев.

– Не понял, но потрясен, – сказал второй.

– А почему Сатана здесь главный и, видимо, положительный герой? – в голосе девушки было негодование.

– Если это мистика, то это одно, если философия, то другое, – замялся чернокожий студент.

Оливия подняла руку: