Хроника Рая

– Это миф. Миф о союзе добра и зла во имя полноты жизни. Этого нет и не должно, может, даже не вправе быть, но художественная ценность этого, наверное, абсолютна.

Прокофьев вернулся к кафедре:

– Ключ дан автором уже в эпиграфе, в трех строчках из «Фауста»: «Так кто ж ты, наконец? Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Но те переплетения Добра и Зла, что выявлены в романе, не сводятся лишь к диалектике, глубже, емче заявленного в начале, перерастают диалектику в контексте романа. Итак: Зло (персонификации Зла) является в Москву советскую. Зло с буффонадой, с блистательным, покоряющим наши сердца юмором, в феерической пародии и самопародии проводит эксперимент, ставит опыты над действительностью. Да! Мы (о, ужас!) любим, любим Воланда и его свиту – это упрямый художественный и эстетический факт. Мы наслаждаемся мистификацией. В чем суть эксперимента? Свита Воланда взламывает причинно-следственные связи действительности, в которой ничего нет (ни Бога, ни Дьявола… как сказал Воланд: «чего у вас ни хватишься, ничего нет»), ничего, кроме самих этих причинно-следственных связей – тотальных, штампованных, бесчеловечных, исключающих чувство, мысль, воздух… В тысяча девятьсот тридцать пятом (год этот вполне мог быть временем действия булгаковского романа) Хайдеггер запишет в черновике свое определение тоталитаризма: «Абсолютное опредмечивание всего сущего опустошенным “рабочим” на опустошенной земле». Так вот, свита Воланда начинает разрушать это опредмечивание сердца, духа, души, речи и языка… Чтобы причинно-следственные связи этой торжествующей действительности оказались абсурдными, нелепыми и бессильными, потребовалось только одно – лишить их тотальности. Действительность, чванящаяся полной своей победой над Богом и Дьяволом, действительность, которой, по мнению Ивана Бездомного и Берлиоза (не композитора), сам же человек и управляет, построенная на подавлении, вытеснении Реальности, не выдерживает насмешки, ее заклинивает от пародии, она впадает в ступор при материализации ее же собственных языковых штампов. Посредством этой материализации убивается сам язык действительности, воспроизводящий ее в совокупности смыслов, и открывается возможность Реальности, то есть свободы…

Роман Булгакова есть момент восстановления свободы в самой русской жизни. Источник этого восстановления в контексте романа? Воланд?! Почему? Он же – Зло. Нам привычней, спокойней, если свобода сопрягается с Добром. Но свобода – условие Добра. И Добра и Веры. Вне свободы Вера извращена, а Добро опасно и бессмысленно.

Лоттер видел как на балкон вошла Анна-Мария Ульбано и села на незанятое место рядом с Лехтманом.

– Что делает Зло в Москве тридцатых годов? Оно наказывает зло. Наказывает, исходя из ценностей «противоположного ведомства», в отнесенности к ним. Почему? Добро и Зло есть проекция на Мироздание раскола, раздвоенности человеческой души, есть осмысление, переживание человеком этой своей раздвоенности. И вот это Зло из

раздвоенности души против зла из отсутствия души… Зло (Воланд) как феномен культуры противопоставлено злу вне-культурному, пост-культурному. Если первое самим фактом своего существования указует на наличие Добра, так сказать, классического, на диалектику Добра и Зла – в пределах и нечистоте этой диалектики, в ее соблазнах и обманах, в тех ограничениях, что накладывает она на свободу. Но сама возможность диалектики этой есть утверждение бытия, во всяком случае, утверждение возможности быть верху и низу, свету и тьме… В то время как зло посткультурное провозглашает себя эсхатологическим торжеством невиданного Добра (Сверхдобра) – Добра, оторванного от своих трансцендентных источников, противопоставленного им, подавляющего их. Добра, отменяющего во имя себя самого бытие в его сложности, противоречивости, непостижимости. Жизнь оказывается здесь освобожденной от бытия, цивилизация от культуры, в конечном счете, за-ради пустоты, которая и есть вне-культурное (пост-культурное) зло – здесь это будет константная, вневременная суть человеческой природы, впервые одержавшая такую полную победу над своими традиционными «оппонентами» – религией и культурой. И это же зло в своей ипостаси победившего Сверхдобра обвиняет сотворенную им действительность в «мещанстве» и «безыдейности». Тогда как это (если угодно пространственную метафору) вертикаль и горизонталь одного и того же. «Вертикаль» – Сверхдобро в своем усилии и откровении (в своем над культурой). «Горизонталь» – мир всех этих булгаковских Лиходеевых и Алоизиев Могарычей в своем «как всегда» и «само собою». Зло посткультурное? Его можно назвать таковым в случае его полной победы над культурой (таким мы и застаем его в булгаковском романе). Но оно в своей «горизонтали» существовало (и будет существовать) всегда, «параллельно» Культуре и Цивилизации, сдерживалось и укрощалось ими, что, кстати, не прошло бесследно для самих Культуры и Цивилизации.