Хроника Рая

– Профессор Лоттер весьма обяжет всех нас, – сказала Кристина, – если воздержится от подобного рода интерактивных опросов. На мой непросвещенный взгляд общение между членами совета возможно только на основе равенства, не так ли, профессор Лоттер?

– Безусловно, – ответил Лоттер, – этот вопрос я в той же самой мере адресую и себе самому.

– Вы, кажется, хотите экзаменовать нас, коллега? – вкрадчиво поинтересовался президент Ломбертц.

– Ни в коем случае, коллега, только справочно: что здесь могло бы вызвать наше неудовольствие? Могли бы мы, условно говоря, подписаться под этим?

– Стоп. Мы вышли за границы темы сегодняшнего нашего заседания. – Поднялся президент Ломбертц. – Ияна правах председательствующего…

– А я бы подписалась, – в голосе Анны-Марии была дерзость, еще больше веселия, какой-то веселой отваги и всегдашняя эта ее, словами студентов: «прорва экстравагантного обаяния». Комизм же сцены заключался в несоответствии этого всего ничтожности ситуации. Хотя, конечно, здесь, по итогам заседания должна была решиться судьба Прокофьева.

– Я подписала бы, – повторила госпожа Ульбано и ее прекрасная рука воображаемым пером начертала автограф в воздухе. Так подписывают только помилование. «Неужели она специально переигрывает?» – подумал Прокофьев.

Ломбертцу ничего не оставалось как сесть, что означало продолжение дискуссии.

– В принципе, мы тоже. – Наконец сказало несколько человек. – Но не с голоса, конечно же. И к чему вы клоните, коллега Лоттер?

– Если бы доктор Прокофьев читал это студентам, сидел бы он здесь перед нами?

– Нет, разумеется. Но он же читал другое…

– Именно это! Я процитировал из этого самого занятия, вошедшего в книгу «Н. Прокофьев. Избранные лекции», что издана нашим Университетом два года назад. – И Лоттер с наслаждением зачитал выходные данные монографии.

– Ну и что, – сказал доктор Хирникс, – господин Прокофьев вполне мог говорить на лекции что угодно, не включая, так сказать, в канонический текст. У нас претензии к лекции, а не к книге.

Президент Ломбертц призвал его к объективности.

– К тому же доктор Прокофьев не отрицает сказанного, – продолжил Хирникс, – настаивая только на своей интерпретации. Мы здесь и собрались, чтобы отделить, извините, зерна от, извините, плевел.

– И агнцев от козлищ, – бросила Анна-Мария с высоты своего незримого трона.

У доктора Хирникса отвисла челюсть:

– Вы намекаете, коллега, что доктор Прокофьев – агнец?

– Нет, нет, что вы, – успокоила его Анна-Мария, – я совсем не об этом.

Президент Ломбертц указал ей на недопустимость подобного стиля общения с коллегами (пусть смешон будет Хирникс, но не совет

).

– Наш совет это и есть стиль, – добавила Кристина фон Рейкельн. – Стиль, прежде всего (пусть помнят, кто здесь определяет стиль).

– Я и хотел бы о стиле, – начал профессор Депре, – я не поклонник той риторики, что демонстрирует доктор Прокофьев. Ему явно не достает академизма.

– Я процитировал только выводы, – не дал ему закончить Лоттер, – но если коллега Депре так настаивает, я могу зачитать доказательный ряд.

Все хором: «Не надо!»

– Университет наш, не будет особым преувеличением сказать, – ровесник Европы, – Кристина фон Рейкельн даже в самых торжественных случаях предпочитала говорить сидя. Знала, что так она выглядит величественнее (и не только потому, что стоя у нее получается старческая осанка). – Университет меняется вместе с Европой, оставаясь при этом собой. Начинались войны и завершались войны. Разжигались костры и затухали, поднимались империи и рассыпались империи в прах (мне ли не знать). Но Университет наш стоял, потому что была одна забота, одно поприще, одна страсть – Истина. И неважно, торжествует ли в Европе разум или же справляет свой праздник мрак. Университет стоял, и Европа кое-чем ему обязана. – Лоттер понимал, что эта тирада к тому, что дело будет спущено на тормозах приличествующим образом. Что касается самой Кристины, ее влияние было не столь велико, как можно было бы подумать, глядя на это заседание. Точней, оно ограничивалось только работой совета, за пределами «процедуры» и всех сопутствующих интриг оно было практически нулевым. Но ей и не надо. У нее был вкус только к тому, чем она сейчас и занималась.

– Университет, в конечном счете, выигрывал всегда, – воодушевилась Кристина, – независимо, опережал ли он время или же отставал от европейского хроноса.