Хроника Рая

– Нет, – ответил Прокофьев, – скорее всего это и вправду «мы». Слава богу, от нас (если вы хотите услышать о нас, здесь собравшихся) мало что зависит, если точнее, вообще ничего, то есть я смотрю с оптимизмом.

– Это стремление стать «выше» Культуры, – Кристина перехватила инициативу у открывшего было рот Хирникса, – пусть даже ради самой Культуры, как я понимаю вас (!), но, милый мой, не обернулось бы оно новым варварством, только теперь уже с «измами». Культуру нельзя отдавать на откуп Духу. Нельзя оставлять ее наедине (так сказать, в одной комнате) с тем, что выше культуры. (При том, что Культура, мягко говоря, не невинна.) Что касается нас грешных, дело не в том, что нам (на самом-то деле) не так уж нужна свобода. Она конечно нужна. Просто мы хотим от нее (на самом-то деле!) не слишком-то многого.

– Только не признаемся, в этом и под пытками, кажется, – ввернула Анна-Мария. – Я говорю сейчас, разумеется, о подлинном признании.

– Самим этим своим «непризнанием» мы воспроизводим культуру и цивилизацию. Но со всегдашней ложью культуры, цивилизации. Сие неизбежно. (Искренние попытки преодолеть приводят только к разного рода недоразумениям, пусть если даже и будят мысль.) Если честно, вопрос здесь только о мере и, как ни прискорбно, увы, о цене. Но прежде всего, о мере. – В этой реплике Кристины Лоттеру показался какой-то намек на завершение «официальной части» и приглашение к дружескому трепу.

– Затронутая коллегой Прокофьевым ситуация анонимности, здесь есть еще одна грань, – подыграл ей Лоттер. – Кто здесь погонщик, кто ослик? Погонщика вроде бы нет, но мы и Культура, и мы – все мы ослики.

– Коллеги! – поднялся доктор Ломбертц. – Регламент! Через четверть часа Прокофьева вновь позвали в Малый зал для оглашения приговора. Президент Ломбертц долго, наслаждаясь паузами, зачитывал витиеватый текст (рука Кристины), и только в самом конце стало ясно, что с преимуществом, как оказалось, с подавляющим преимуществом решение принято в пользу Прокофьева.

Его даже поздравляли. Профессор Депре долго тряс ему руку. Душа компании, незаменим на пикниках – вспомнил про него Лоттер.

Анна-Мария Ульбано, будто сошедшая с какого-то ренессансного полотна, прошла мимо, обдала волной и, не посмотрев на Прокофьева (ничего личного!), бросила Лоттеру, видимо, иронически: «Какой адвокат погибает в вас, Макс».

«Какого черта тебя понесло!» – шипел Лоттер, когда они уже спускались. Прокофьев как ни старался, все же не мог скрыть дрожь.

В университетском дворике к ним подбежала Оливия и еще две студентки-первокурсницы.

...

\\ Из черновиков Лехтмана \\

Наверное, уже ноябрь. В воздухе самые первые, редкие еще хлопья и последние самые, редкие уже листья. Эта внезапная зримость времени на переходе.

...

На другой странице \\

Как вещи правы. Как право то, что ими правит, что прочней и глубже… Вся эта правота подчеркивает только безвыходность, но чью?.. Должно быть, что Бытия…

Они пили коньяк в крошечном ресторанчике с видом на Университет.

– Здесь, с высоты, когда не видны детали, – вздохнул Лоттер, – только парк, черепица крыш и главный корпус, почти как собор. И вечер сейчас такой светлый и тихий, и теплый.

– Я заметил, – улыбается Прокофьев, – чтобы проступил смысл, должны уйти, исчезнуть детали. Одна незадача только – в деталях жизнь, то есть жизнь и есть эти детали.

– Ну и что, что жизнь. У нас как? Если жизнь, то уже и права, и ей не нужны оправдания, сама раздает их кому ни попадя… Вот сегодня была неживая жизнь, млеющая от самой себя.

– Да нет, она нервничала, злилась, осталась неудовлетворенной.

– Ладно-ка. Мы еле вымолили у нее помилование (точнее отсрочку, но Лоттер, конечно же, не сказал этого вслух).

– Но разве этот наш победный счет не впечатляет? У меня, знаешь ли, появились надежды. – Прокофьев шутливо чокнулся со стоящим перед ним коньячным графином. – Меня умилил тот пассаж в доносе, где говорилось о моем занудстве. А знаешь, Макс, они ведь скоро выдавят тебя из совета.

– И правильно сделают. Я сам уйду скоро.

– Почему?

– Слишком много жизни. (Лоттер не уходил, пока зрела вся эта интрига против Прокофьева.)

– Как ты думаешь, почему они все-таки меня не выставили, – Прокофьев кивнул на распростертую внизу территорию Университета.