Хроника смертельной осени

– Полагаю, он боялся, – Мигель говорил не торопясь, словно раздумывая. – Антона смущала ее известность и… и ее образ жизни. Не подумайте ничего плохого, сеньора. Я всего лишь имею в виду постоянные гастроли, спектакли, репетиции – Анна не «ama de casa»[194], вы понимаете, о чем я? Ее не посадишь на кухню, с детьми – насколько я понимаю, она отнюдь не стремилась их иметь…

Жики, нахмурившись, слушала его. Ей не нравилось то, что он говорит о ее любимице, но с другой стороны, она понимала – в чем-то испанец прав. Но если он прав, так какого черта он сам здесь делает?

– Мигель, – промолвила она. – А каковы ваши планы относительно Анны? Вы готовы их озвучить?

– Вполне, сеньора, – кивнул он. – Но прежде чем я их озвучу, мне бы хотелось знать содержание записки, которая повергла Анну в такой шок. Я должен знать.

– Не понимаю, зачем, – сказала Жики.

– Я хочу быть уверен, что нужен ей, – сказал Мигель как можно мягче. – И я хочу, чтобы она доверяла мне.

Жики помедлила мгновение, а затем спросила:

– Где та записка, вы знаете?

– По-моему, в ее сумке, – Мигель не верил в свою удачу. Или старухе самой интересно, что же так расстроило Анну? Та, как ушла в комнату, так и не выходила оттуда, словно забыв обо всем на свете, и о них обоих, в том числе.

– Хорошо, – тангера, поднявшись с кресла, вышла в прихожую, где Анна бросила сумку. Несколько мгновений она аккуратно шарила в ней, пока наконец, в одном из кармашков не нашла то, что искала – небольшой листочек бумаги, всего с несколькими словами. Она мельком взглянула на нее и вернулась в комнату. С сожалением она протянула бумажку испанцу.

– Здесь по-русски, я не понимаю…

Мигель взял у нее листок. Вчитываясь в написанное, он словно слышал голос Антона, своего друга, которого хладнокровно предал два года назад.

– Что? – с любопытством спросила Жики. – Что там написано?

– Я люблю тебя, – медленно сказал он по-испански, чувствуя, как пылает лоб и сжимается горло. – Я мечтаю, чтобы ты стала моей женой.

Катрин долго бродила по аллеям Востряковского кладбища и не могла найти нужную могилу, часто сверяясь по схеме, коряво нарисованной на листочке в линеечку – точной копии того, на котором ее бывший мужчина написал адрес, отдавая Катрин на растерзание оголодавшему наркоману. Листочек вручил ей отец Орлова, которому она позвонила и которого попросила помочь найти место его захоронения. Катрин не решилась просить об этом Валерию, справедливо предполагая: та винит ее во всем, что случилось с ее единственным сыном и не преминет обрушить на Катрин всю тяжесть своей неприязни.

Поэтому она, переломив себя, встретилась с его отцом. Он поведал ей с горькой неостывшей обидой, что никто из друзей Андрея не пришел проводить его в последний путь. Катрин нечего было сказать ему, но на прощание она обняла и поцеловала того, кто мог бы стать ее свекром, кто мог бы стать дедом ее детей, но не стал…

Пожилой человек заплакал. Потом он предложил отправиться на кладбище с ней, но она отказалась, в ужасе представив себе дорогу вместе и необходимость говорить с ним об Андрее – а что она могла ему сказать? Что разлюбила его сына за жестокость и патологическую ревность? Рассказать, как он бил ее? Объяснять, почему все его друзья прониклись к нему презрением и неприязнью? И вот она бродила одна по кладбищу, пока совсем не отчаялась и не остановилась, в растерянности еще раз рассматривая невнятную схему.

И тут она увидела ее – совсем свежую могилу, с небольшим количеством цветов, уже припорошенных первым снегом, со скромным – очевидно, временным – крестом и надписью «Орлов Андрей Юрьевич 1976–2012». Она замерла, не решаясь открыть калитку и войти.

– Да, это нелегко, – услышала она и уже ни удивилась, ни испугалась хорошо знакомого голоса.

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовалась она, даже не повернув головы.

– То же самое могу спросить у тебя, – Олег подошел к ней сзади и обхватил за плечи. Она вздрогнула, чуть повела плечами, но он не отпустил их, а лишь сильнее сжал. Он постоял так пару мгновений, а потом подтолкнул ее к калитке. – Ну, иди…

Катрин послушно шагнула вперед и взялась за дверцу оградки. Она не открывалась, хотя была не заперта. Олег положил руку поверх ее и как следует дернул на себя. Калитка поддалась и со скрипом открылась. Катрин сделала еще шаг вперед и положила на свеженасыпанный холм белую лилию.

– Ну вот и все… – прошептала она. – Вот его и нет. Неужели он там – под этой землей? Не могу поверить… Как же это?..

– Тебе его не хватает?

Она не сразу ответила.

– Я так любила его, – наконец она чуть шевельнула губами.

Но Олег услышал.

– Я знаю, – откликнулся он. – Ты слишком его любила. Зря.

– Не осталось ничего… – она перевела взгляд на крест. – Ничего… Ни человека, ни любви.

– Он сам выбрал свою судьбу, – отозвался Олег, облокачиваясь на ограду. – Он сам себя уничтожил – не я.

– И все же, ты слишком жестоко наказал его. И кто дал тебе право его судить?

– Я сам, – он говорил совершенно серьезно. – Я сам дал себе это право. И сам его осуществил.