Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Потом он подумал о товарищах, которым теперь грозила большая опасность, если хитрый и дальновидный Сатир не догадается вовремя свернуть с большой дороги и перейти на окольные, не постарается сбить со следа римских ищеек. Для этого нужно уйти в глухие места, в непролазные заросли, путать следы среди многочисленных речек, смело преодолевая их вброд и часто меняя направление своего движения…

Мемнон снова поднял глаза к небу и прочел вслух новую молитву, на этот раз умилостивительную, со смиренной просьбой к богам оказать содействие несчастным людям, стремящимся только к одному-единственному — к свободе.

Молитва у него получилась по-детски наивной, похожей на те молитвы, какие он заучивал в детстве, когда посещал храмы вместе с матерью, женщиной очень набожной, и просил у богов о тех или иных благах, а иногда и о помощи против обидчиков.

К восемнадцати годам, увлекшись чтением сочинений Эпикура, он стал убежденным атеосом[377]

и смело доказывал сверстникам, что, может быть, боги и существуют, но, судя по тому, какие мерзости происходят вокруг и скольким негодяям сходят с рук гнуснейшие преступления, до людей им нет никакого дела.

Позднее, когда на него как из рога изобилия посыпались жестокие невзгоды, он не то чтобы изменил свое отношение к религии — он просто отказался от воинственного ее отрицания, в глубине души подозревая, что получил предупреждение свыше за свое вызывающее неверие, которое выражал словами, полными гордыни и самонадеянности.

Эпикуреец еще не умер в его душе, но сегодня он вдруг почувствовал неодолимую потребность молиться. Он искренне просил богов простить ему его атеизм, пусть не ради него самого, но ради близких и дорогих ему людей.

После молитвы у него стало как-то полегче на душе. Он глубоко вздохнул и снова занялся костром, подбросил в него дров, потом проверил землю под постелью спавшей Ювентины, просунув туда руку и убедившись, что земля еще хранит тепло.

Ювентина спала и не знала, как близко мимо них промчалась смерть. Она тихо бредила. Ее преследовали кошмары.

Мемнон с грустью и обожанием всматривался в любимые черты. Дивное создание, бесценный дар, посланный ему каким-то добрым божеством! Великое утешение, посетившее его душу именно тогда, когда ему, поверженному в безысходное отчаяние, казалось, что нелепый мир, погрязший во лжи, пороках и преступлениях, не стоит того, чтобы о нем особенно сожалеть, прежде чем навсегда его покинуть!

Как только миновала опасность, Мемнон почувствовал огромный прилив сил и надежду добиться выздоровления Ювентины.

У нее горячка. Но не такая это болезнь, чтобы от нее умерла молодая девушка, родившаяся и выросшая в деревне, закаленная в работе на лоне природы, на открытом чистом воздухе! Ей прежде всего необходимы тепло и покой. Что ж! Он доставит ей все это, сам будет спать урывками, будет непрестанно жечь костры, прогревая землю, готовить лекарства из трав…

Между тем гладиаторы проскакали мимо Формий и остановились в трех милях от города в том месте, где от Аппиевой дороги ответвлялась проселочная дорога, ведущая на север.

В это время уже рассвело.

Сатир полагал, что пора оставить «царицу дорог» и перейти на Латинскую дорогу, хотя до нее придется проделать путь по меньшей мере в двадцать пять миль, что замедлит их продвижение вперед почти на полдня.

Проселочная дорога, на которую хотел свернуть Сатир, ему и Иринею была знакома. По их словам, она вела на Аквин мимо развалин Фрегелл.

Сатир предложил, добравшись до Латинской дороги, проехать по мосту через Лирис у Фрегелл и потом берегом реки вернуться на Аппиеву дорогу.

— Правильно, — поддержал Ириней. — Заставим римлян проскочить вперед по Аппиевой дороге. К тому времени, когда они догадаются, что их перехитрили, мы уже будем далеко. Если откажемся от сна и отдыха, сегодня же вечером доберемся до Капуи. А от Капуи до имения Минуция не больше тринадцати миль.

Всадники, пересев на запасных лошадей, съехали на проселочную дорогу.

Первые несколько миль она была достаточно ровной, затем стала извилистой и ухабистой. Через два часа всадники выехали на Латинскую дорогу близ того печального места, где всего двадцать один год назад стоял цветущий и славный город Фрегеллы[378].

Теперь от него остались одни развалины. Римляне подвергли Фрегеллы жестокой каре за восстание его жителей, требовавших предоставления им прав римского гражданства. Принимавших участие в мятеже частью перебили, частью выслали за пределы Италии. Оставшуюся массу населения города — мужчин, женщин и детей — римский сенат приказал переселить в область Фабратерии, где они должны были основать новое поселение. По прямому указанию из Рима Фрегеллы были полностью разрушены в назидание всем жителям Италии.