Хроника времён «царя Бориса»

Но вернемся в августовские дни. Многолюдье в осажденном Белом доме меня даже удивляло. Ни о какой конспиративности принимаемых решений не могло быть и речи. Можно сказать, что была демонстрация открытой политики. У каждого своя дорога в Белый дом. Полторанин считался в отпуске, хотя каждый день появлялся в министерстве. Не объем навалившейся работы тревожил его, а нервная напряженность, витающая в воздухе. Все чего-то ждали. А ведь был август — отпускное, каникулярное время. Именно в этот день, а был понедельник, Полторанин, судя по его рассказу, решил все-таки отдохнуть и собрался за грибами. Оделся, выбрал получше нож, корзину, поставил чайник на огонь. Так и решил: выпью стакан чаю, съем кусок хлеба с маслом и айда. Небогато, однако не натощак. Чай он вскипятил, кусок хлеба успел даже надкусить, когда звонком в дверь его вызвал начальник охраны Президента Александр Коржаков. А было 6.20 утра 19 августа. Коржаков не стал ничего объяснять. Он только сказал: «Борис Николаевич вызывает. Срочно». Полторанин вспоминает, что он чертыхнулся, но понял — случилось что-то сверхнеординарное. Ну а что было потом, уже известно. Как собрались все проживающие на дачах в Архангельском: Хасбулатов, Бурбулис, Полторанин, Ярошенко, Скоков и стали тут же сочинять текст обращения к народу. Мнение всех совпало — произошел государственный переворот. Из этого полторанинского рассказа интересна одна деталь: он так и не вернулся на свою дачу. Он оказался на ней почти месяц спустя. Надкушенный хлеб засох, но, намасленный, так и лежал на столе рядом с холодным, замутневшим от пыли чаем.

Я не жил на правительственных дачах в Архангельском. И моя дорога в Белый дом была более дальней. Я тоже считался в отпуске. Мой отпуск начинался 19 августа. Я не поехал ни на какие курорты, а решил засесть на своей даче в Тарусе и там, если не сорвут с места, поработать. В шесть утра 19 августа я проснулся от стука в окно. Серая предрассветная мгла, солнце ещё не встало. На улице стоял мой сосед, художник. Тогда у меня мелькнула мысль, что Роман Владимирович здорово постарел. А может, тому виной скорбное выражение его лица, какая-то общая напряженность, которую выдавали его глаза.

— Дорогой мой, — сказал очень тихо сосед, — случилась беда, мне кажется, это переворот. Горбачев отстранен от своих обязанностей. Создали какое-то ЧПУ. В Москву введены войска, производятся аресты.

Мой друг уже немолодой человек и, как все пожилые люди, просыпается рано. Он рассказал, что машинально включил приемник и услышал, как потом стало ясно, заявление ГКЧП.

Таруса в 150 километрах от Москвы. Раздумье, смятение, волнение всего было поровну, как и причитаний: «Я предупреждал. Этого следовало ожидать…» Где-то в девятом часу, с пятого или шестого захода, я дозвонился до Москвы. Я бы не сказал, что разговор с Компанией расширил мои познания о случившемся. Просто из первых уст я узнал, что танки действительно на улицах, что мои коллеги просят меня быть осторожным. И опять эта навязчивая идея об арестах: «Говорят, я слышал, мне передавали все о том же — въезд в Москву строго контролируется». Еще один сочувствующий, Григорий Остер, он оказался рядом, подтвердил все случившееся в худшем варианте. В его пересказе мир выглядел уже рухнувшим. «Ельцин и все руководство России арестовано в Архангельском. Белый дом окружен». Я вернулся на дачу моего друга, и мы обсудили услышанное мной. Как человек впечатлительный, он был предрасположен поверить в худшее.

— Не вздумайте возвращаться в Москву на машине. В крайнем случае, на электричке от Серпухова, на Курском вокзале смешаетесь с толпой. И даже это будет непросто, — говорил в отчаянии мой друг, — вас знают в лицо, могут арестовать.

Честно говоря, я во все эти опасения не очень верил, а точнее, старался не верить. Я знал, что поеду, поеду немедленно. Запомнилось совсем другое. Когда я шел по улице, а общество, когда оно разделено, оно разделено везде: в городах, деревнях, на заводах, в театрах и, разумеется, в дачных поселках. Я спешил по улице и, казалось, спиной ощущал злобное шипенье: «Засуетился Попцов, запрыгал». И тут же, без паузы: «Наши взяли власть! Наши!» На тихой дачной, ещё не проснувшейся улице уже готовили мысленную расправу. Несчастная Россия. Надо прорываться в Москву.