Хроники Любви

Я ужасно расстроился. Ведь это я виноват, полез с вопросами… Жужу тут же захныкала, подлезла к матери под руки. Мари успокоилась, вытерла слезы, прижала к себе рыжую малявку и сказала мне: «Ты только… не говори никому, ладно?». И опять погладила меня по голове. Я что, дурачок, что ли, трепаться о чужих секретах? Но я не обиделся на Мари. Понятно же, кругом одни только сплетни, все друг друга ненавидят и сожрать готовы, из зависти. Соседки завидуют, потому что Мари красивая, а они — старые злые уродки. Моя мама немного дружит с Мари, и очень жалеет её. Потому что тоже боится: снимут с отца бронь, заберут его на фронт, и поминай как звали. Так она говорит. Хотя… ведь родину надо защищать. Левка-то пошел. Если бы я был взрослый, тоже бы пошел, добровольно. Отец как-то хотел, уже в военкомат собрался, так мама в ногах валялась, буквально. Сказала, если с ним что, не переживет, руки на себя наложит. Я уже знал, что значит «руки наложить». Так говорят, когда кто-то вешается. В соседнем доме одна женщина, получив похоронку, повесилась. Сказали — в уме повредилась. И правда дура. Через полгода муж пришел, на костылях, без ноги. Зато вернулся.

Мари работала на заводе, выучилась на станочницу, рано уходила и поздно приходила и, едва поев, валилась спать. Рыжая Жужелица как-то быстро стала самостоятельной и меня уже не просили посидеть с ней. Она даже научилась варить картошку и закутывала ее в старое одеяло, так часто и засыпала, приткнувшись к столу и прислонив голову к теплому боку кастрюльки: я видел эту картину однажды, когда заглянул к ним в комнату поздно вечером.

Как-то, очень поздно ночью меня разбудил стук во входную дверь (наша комната была ближней ко входу), и я побежал открывать, спасая сон родителей. Стучался высокий морской офицер, он устало улыбнулся мне через полуоткрытую на цепочку дверь и назвал фамилию нашей соседки. Я стоял молча, загораживая собою вход и пялился на его фуражку с «крабом». Тогда он вытащил из внутреннего кармана кителя документ и сунул мне под нос. Он думал, что я не доверяю ему, а я просто еще до конца не проснулся. И к тому же форма, фуражка… ну как в кино. Я же еще не встречал живого настоящего морского офицера. Я сбросил цепочку, отступил в сторону и впустил гостя — тот сильно прихрамывал и опирался на палку, показал нужную ему комнату и пошел досыпать. Уже в дреме подумал: вот Мари-то обрадуется… и Жужелица тоже. А еще у него в руке чемоданчик был… гостинцы, значит, привез…

Только вечером я узнал от мамы подробности. Офицер вошел в комнату, не стал никого будить, пристроился где-то и уснул. Утром Мари ушла на работу и там поделилась с другой станочницей, с которой дружила: похоже, она совсем свихнулась, у нее возникла галлюцинация, что муж вернулся и спит, она даже потрогала его, и ей причудилось его похрапывание. Подруга уговорила начальника отпустить их к врачу — ну не в себе ведь женщина! — но прежде привела ее для проверки домой… дальнейшее понятно.

Оказалось, что его корабль был потоплен недалеко от Норвегии, и его, раненого, подобрал немецкий катер и доставил в Норвегию. В штабе флота получили сведения о гибели корабля, но, не будучи до конца уверенными в гибели всего экипажа, выслали семьям извещения — кому-то о смерти в бою, кому-то о пропаже без вести. Сам же офицер оправился от ран и выжил в условиях сравнительно мягкого норвежского плена. Как ему удалось вырваться оттуда и не попасть в советский концлагерь — об этом он не рассказывал. Намекнул только, что друзья из штаба какими-то путями о нем прознали и помогли. Морские офицеры друзей не предают ни при каких обстоятельствах.

Никогда впоследствии я не видал ничего подобного. Между офицером и Мари существовал совершенно сумасшедший накал чувств, но они даже и не пытались нисколько скрыть, спрятать от чужих глаз свое невероятное счастье, они постоянно обнимались, целовались в полутемном коридорчике, еще не дойдя до своих дверей… на улицу выходили и там держались за руки — я сам видел в окно. Мой отец сказал: «высоковольтная любовь». Мой отец работал электриком. Действительно, об них обжечься можно было. Когда они смотрели друг на друга на общей кухне, даже сварливые соседки стыдливо умолкали. И не сводили с них любопытных и завистливых глаз. И я ведь тоже позавидовал им. Будто предчувствовал, что мне подобного в жизни не достанется.

Так и вышло. Пролетели годы, я уже был достаточно взрослым и даже опытным в любовных отношениях, но настоящей сильной любви не испытал. Не случилось со мной «высоковольтной любви». В свои уже зрелые, как я считал, двадцать два года, я часто вспоминал военное детство, как мы жили в той коммуналке, как Мари ждала и дождалась, а мы нет, мой старший брат Левка так и сгинул на войне, в полной неизвестности для нас, мы никаких весточек или смертного извещения не получили. И Жужу я помнил, даже очень хорошо. Как-то я подумал: а ведь ей уже… кажется, девятнадцать. Интересно, какая она стала… Мне вдруг захотелось это самому увидеть. Узнает она меня или нет?