Хроники Нарнии

И покинула я тогда отца моего и пошла к его писцу, коий нянчил меня с младых ногтей моих, качал меня на коленях своих и любил больше жизни. И взяла я с него клятву хранить тайну, а когда согласился он, попросила написать для меня письмецо. И плакал он, и умолял передумать, но я была непреклонна; и сказал он: «Слушаю и повинуюсь» и написал письмо. И я запечатала это письмо и спрятала у себя на груди.

— А что там было, в письме-то? — спросил Шаста.

— Не перебивай, малыш, — одернул мальчика Бри. — Не порти рассказ. Всему свое время и место. Продолжай, таркина.

— Потом позвала я служанку, прислужницу моей мачехи, и сказала ей, что она будет сопровождать меня к святилищу Зардены, и велела разбудить меня рано-рано поутру. И улыбалась я ей, и подливала ей вина, и пила она с радостью, не ведая, что подмешано в то вино сонное зелье и что теперь проспит она всю ночь и весь следующий день. И едва дворец отца моего погрузился в сон, облачилась я в доспехи брата моего, кои хранила у себя в память о нем. Затем я повесила на пояс кошель и сложила в него все деньги, какие у меня были, и самоцветы, и взяла снеди в дорогу, и сама оседлала лошадь и ускакала прочь во вторую стражу. И вопреки словам, обращенным к отцу моему, путь я держала не в леса, а на север и на восток, к Ташбаану.

Ведала я, что три дня отец мой не станет разыскивать меня, ибо уверен он, что я совершаю девические обряды в святилище Зардены. А на четвертый день пути добрались мы до города Азим-Бальда, куда сходится множество путей и дорог и откуда скачут во все стороны на резвых конях почтари тисрока — да живет он вечно! И по праву рождения таркаанам и ближайшим их родичам дозволяется посылать весточки с этими почтарями. Так что отправилась я в Почтовую палату и рекла главному почтарю: «О доставляющий вести, вот письмо от дяди моего, таркаана Ахошты, к таркаану Кидрашу, правителю Калавара. А вот пять мин за то, что доставишь ты это письмо». И ответил главный почтарь: «Слушаю и повинуюсь».

А в письме этом, написанном рабом отца моего под мою диктовку, якобы от таркаана Ахошты, говорилось так: «Таркаан Ахошта таркаану Кидрашу желает здравия и благополучия! Во имя Таша необоримого и неумолимого! Спешу поведать тебе, что держал я путь ко дворцу твоему, стремясь поскорее сочетаться браком с дочерью твоей Аравис. И угодно было всемилостивым богам даровать нам с нею встречу в лесу, где совершала она обряды в честь Зардены, как подобает юной деве перед замужеством. И едва узнал я, кто передо мной, восхитился я красотой ее и девичьей стыдливостью, и воспламенилось сердце мое любовью, и стало мне вдруг очевидно, что, коли не сочетаюсь я с нею браком сей же час, померкнет свет пред очами моими. И тогда совершил я жертвоприношения и взял дочь твою в жены и возвратился с нею в свой дом. И теперь мы оба молим тебя о снисхождении и просим поспешить к нам, и порадовать нас своим приездом, и счастливы будем лицезреть тебя. Прошу я также, чтобы привез ты приданое жены моей, ибо расходы на свадьбу оказались столь велики, что изрядно опустошили мой кошель. Мы с тобою словно братья, и потому льщу я себя надеждой, что не разгневает тебя наш скорый брак: всему виной любовь, кою питаю я к твоей несравненной дочери. Да пребудут с тобой всемилостивые боги!»

И отправила я это письмо, и поскакала прочь из Азим-Бальды. А отец мой, получив письмо, наверняка написал Ахоште в ответ или даже поехал к нему. И прежде чем правда откроется, мы с Хвин будем уже далеко за Ташбааном. Вот и вся моя история — до этой самой ночи, когда за нами погнались львы и мы, спасаясь от них, повстречались с вами у кромки соленых вод.

— А что стало с девушкой? — спросил Шаста. — Ну с той, которую ты опоила?

— Уверена, ее высекли за то, что проспала, — холодно отозвалась Аравис. — И я тому только рада. Сколько она мне крови попортила!

— Бедная! — вздохнул Шаста. — Не очень-то порядочно ты поступила.

— А тебя никто не спрашивает! — огрызнулась Аравис. — Тоже мне, советчик нашелся!

— И еще я кое-чего не понимаю, — продолжал Шаста. — Ты ведь не старше меня, верно? Точно не старше. Так с какой стати тебе замуж выходить, в твоем-то возрасте?

Вместо Аравис ему ответил Бри:

— Шаста, не знаешь, так помалкивай, а то еще подумают, что ты кичишься своим невежеством. У вельмож заведено женить сыновей и выдавать замуж дочерей именно в этом возрасте.

Шаста побагровел от стыда (впрочем, в сумерках это вряд ли было заметно). Аравис, по-прежнему не обращая на мальчика ровным счетом никакого внимания, попросила Бри поведать его историю. Конь пустился рассказывать; на его месте Шаста не упоминал бы столь часто о падениях и неумении ездить верхом. Похоже, Бри хотел рассмешить таркину, но Аравис ни разу не засмеялась, даже не улыбнулась. Когда же конь закончил рассказ, все стали устраиваться на ночлег.