Хроники Раздолбая

— …мне было шесть лет, когда мы с мамой поехали в Польшу и оказались на концерте Марты Аргерих, и я была в потрясении два дня! — делилась она. — Я думала: «Боже мой, кем надо быть, чтобы так играть?» Ходила, словно пришибленная, а потом решила, что хочу так тоже, и попросила записать меня в музыкалку. Ужас в том, что десять лет ушло на понимание своего уровня и осознание, что Аргерих из меня никогда не выйдет. Ни-ког-да, понимаешь?

Он сочувственно покивал, представил, что она прочитала бы его недавние мысли, и с трудом подавил смешок.

— Мой потолок — музыкальный педагог или средний аккомпаниатор, — продолжала откровенничать Диана. — И чтобы понять это, скажу по-английски, ушло ten fucking years of hard work![62]

— У тебя хорошее произношение, — удивился Раздолбай и не удержался от подколки: — Часто говоришь слово fuck?[63]

— Я и говорю часто, и думаю про это часто. Чаще, чем надо на самом деле, и если бы не дисциплина музыки, меня понесло бы уже черт знает куда.

Диана засмеялась хмельным смехом и вдруг посмотрела на Раздолбая так, что его моментально бросило в жар. Взгляд, существование которого он предполагал только в фильмах вроде «Ночные грезы Далласа», лизнул его, как язык пламени.

— Чего ты покраснел?

— Я? Нет… Разве?

— Красный как помидор. Я что, как то не так посмотрела?

— Не знаю… Как посмотрела?

— Все ты понимаешь. Скажи… — Она доверительно наклонилась и обожгла его тем же взглядом еще раз. — Тебе было бы интересно везти меня в Москву и приглашать в театр, если бы ты точно знал, что я никогда больше вот так на тебя не взгляну?

Он молчал, жарясь под ее взглядом, как беспомощный кролик. В самых смелых фантазиях он не мог представить, что сдержанная выпускница музыкальной школы, до которой он боялся дотронуться, способна так сильно излучать уверенность в своей красоте и власти, полное отсутствие стыда, готовность спустить с поводка любые желания и получить от этого удовольствие, и еще что-то — разнузданное, пьянящее сильнее шампанского.

— Ммм… — промычал зажаренный Раздолбай.

«Отвечай уклончиво! — пришел на помощь внутренний голос. — Дай понять, что тоже не промах!»

— Я сам могу так смотреть, и каждый день любуюсь таким взглядом в зеркале, так что расслабься, — ответил он как можно развязнее.

— Хороший ответ! — рассмеялась Диана, выключив свое бесстыжее излучение, словно боевой лазер. — Прости, я совсем пьяная. Ты заметил, что у меня хорошее произношение, а это потому, что я напилась. Язык развязывается и легче выговаривать слова, поэтому, когда выпью, всегда выпендриваюсь английским. Хочешь, почитаю Шекспира?

— Думаю, не стоит.

— А я почитаю! As an unperfect actor on the stage, who with his fear is put beside his part…[64] — стала она декламировать на весь вагон.

«Она что, меня насквозь видит?!» — перепугался Раздолбай.

— Or some fierce thing replete with too much rage, whose strength’s abundance weakens his own… his own… Все, my batteries are dead. Веди меня в compartment, I’m gonna pass out and sleep like a log.[65] Ни пижамы, ни ночнушки… Зачем ты меня все-таки увез, а?

— Мы об этом говорили уже.

— Я тебя, знаешь, как достану за это!

С шутками и смешками Раздолбай проводил Диану в купе. В узких вагонных коридорах ее шатало от стенки к стенке, и он не раз доставил себе удовольствие, прикасаясь к ее плечам, якобы для того, чтобы уберечь от ушибов. На нижних полках раскатисто храпели пожилые тетки, похожие на колхозниц. Раздолбай помог Диане забраться наверх и порадовался, что ему не придется оставаться с ней в темноте один на один. Смутивший его в ресторане взгляд маячил перед ним как пятно от ослепления электросваркой и опять нагонял волны паники. Получалось, что Диана была гораздо опытнее, чем он думал.

«Конечно, встречалась год с этим кобелем Андреем, который „абсолютно свободен“, научилась от него выкрутасам, — ревниво накручивал он себя. — Куда я лезу вообще? По ее взгляду понятно, что исполнить „Ночные грезы Далласа“ для нее все равно, что для меня кассету переписать. Мне такой взгляд не изобразить ни перед каким зеркалом. Во мне, куда ни ткни, сплошной стыд, страх и стеснение. Нет, я с ней не справлюсь… Надо было потренироваться на Кисе и не заморачиваться никаким „Богом“».

— Если бы не заморачивался, ты бы ее не увез, — возразил внутренний голос.

— Что толку, что увез? Я к ней не решусь притронуться.

— Все дано будет.

— Не верю.