Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2

Маряга опешил, и, видя его растерянность, Лена пошла в наступление. Ее глаза и очки сверкали, словно грани алмаза, а голос был такой же алмазной твердости. Она говорила, что символика не бывает случайной, и фашистские руны в названии означают фашистскую идеологию группы. Утверждала, что вся рок-музыка пропагандирует секс, стяжательство и насилие, и пусть слова песен остаются для многих непонятными, их энергия проникает в сознание и отвращает людей от служения общему делу. Заявляла, что сегодня все, как обезьяны, будут прыгать под американскую песню, а завтра станут повторять за «Голосом Америки», что у них плохая Родина. И так далее, и так далее.

Несмотря на отличную учебу, Лену считали дурой, но возразить ей по существу Маряга не смог. Леня Бадин вынужден был сделать ему «комсомольское предупреждение», означавшее исключение из рядов ВЛКСМ в случае любой оплошности, и записал это в протоколе собрания. Оплошность Маряга совершил очень скоро. У него была пустая пулеметная лента, которую он изредка носил на поясе поверх брючного ремня, чтобы круто выглядеть, и милиция задержала его за «неподобающий вид». По дороге в отделение он сумел незаметно сбросить ленту в решетку водостока и, сделав наивные глаза, стал спрашивать, какие к нему претензии.

— Где она? Где пулеметная лента?! — переполошились милиционеры.

— А я ее вместе с пулеметом выбросил! — пошутил Маряга, и в комсомольскую ячейку пришел протокол с требованием «принять меры в отношении вызывающе недопустимого поведения».

Леня Бадин скрепя сердце снял с лацкана Маряги красный флажок с профилем Ильича, а Маряга шутил, что, сэкономив членские взносы, купит пару чистых кассет для пропаганды секса, стяжательства и насилия. Когда пришло время поступать в институт и потребовалась характеристика с места учебы, ему было уже не до шуток. Характеристику писала Островская, и Маряга всерьез боялся, что ярлык «исключен из комсомола за несоответствие облику советского человека» закроет ему дорогу в МАИ. Опасения оказались напрасными — в разгар Перестройки в характеристики уже никто не смотрел, и дорогу в МАИ Маряге закрыло плохое знание математики, достаточное, впрочем, для службы в гарнизоне ПВО на Дальнем Востоке, где его автоматически приняли в комсомол обратно.

Непонятная роль комсомола и странные запреты тоже были в копилке Раздолбайских вопросов. Ему было очевидно, что более прогрессивным является общество, где KISS выступают на стадионе, а с пулеметной лентой можно свободно ходить по улице, и он хотел понять, почему его пытаются убедить в обратном. Дядя Володя был единственным человеком, с которым он говорил на такие темы, и все ответы отчима начинались со слова «зато».

— Зато ты бесплатно учишься в хорошей школе, а летом бесплатно ездишь в хороший лагерь, — отвечал дядя Володя. — Зато, если заболеешь, тебя бесплатно положат в хорошую больницу и, если нужно, сделают бесплатную операцию. «Там» с тебя за это сдерут три шкуры, а если нет денег — ложись-помирай. Зато у нас по городу можно спокойно гулять ночью, а в Нью-Йорке или Чикаго тебя вечером разденут, а то и убьют. Зато у нас нет бедных, бездомных и безработных, а «там» на улицах спят нищие.

Все эти «зато» Раздолбая не убеждали. Школу он считал ярмом, а не благом, и, будь его воля, он бы в нее не ходил.

Больница была местом, куда не хотелось попадать, и не становилась привлекательной от своей бесплатности. По поводу ночных гуляний дядя Володя и вовсе заблуждался, потому что не бывал в Теплом Стане, не звонил там из телефонной будки и не уворачивался потом от кусков асфальта. Да что Теплый Стан! Угрожающую скороговорку «Стой-бля-сюда-иди-кого-знаешь-нах?» Раздолбаю приходилось слышать даже по дороге к дому. Он знал, кого надо, и после имен Джан, Ульян, Толя Крылов вечерние встречи обычно заканчивались дружеским похлопыванием по плечу, но иногда это не срабатывало. Однажды, в ответ на перечисленные имена-пароли, какой-то белобрысый амбал рванул на груди рубаху, показав татуировку из двух скрещенных топоров, и стал орать, что вчера откинулся, а Толю Крылова имел у параши. Раздолбай смекнул, что находится в паре секунд от бесплатного попадания в хорошую больницу, и умчался через дворы, слыша свист ветра в ушах и затихающий за спиной вопль «Стоя-я-ять, па-а-адла!». Он не мог поверить, что по улицам Нью-Йорка ходят более опасные типы, чем амбал со скрещенными топорами, и попрежнему не понимал, ради чего их жизнь делают серой, да еще заставляют верить, что такая жизнь — самая лучшая.