Хроники семьи Форсайтов

— Всякое бывало. Мой хлыст для верховой езды — это уж последняя капля.

— Неужели он?.. — в ужасе вскрикнула Динни.

— Да.

Динни пересела на скамейку сестры и обняла Клер:

— Дорогая, ты должна освободиться!

— Как? Доказательств-то нет. И, кроме того, не выставлять же напоказ такую мерзость! Ты — единственная, кому я могу об этом рассказать.

Динни встала и опустила окно. Лицо у неё пылало так же, как у сестры. Клер угрюмо продолжала:

— Я ушла от него, как только подвернулась возможность. Но все это не подлежит огласке. Видишь ли, нормальное влечение быстро теряет остроту, а климат на Цейлоне жаркий.

— О господи! — вырвалось у Динни. Она снова села напротив сестры.

— Это моя вина. Я ведь всегда знала, что лёд тонкий, ну вот и провалилась. Только и всего.

— Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа.

— Почему бы нет? Manage mangue[116] хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно — где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут ещё держитесь на плаву, Динни?

— Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня — одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдём ко дну. Так или иначе — надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.

— Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, ещё цела?

— Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придётся до самого рождества. А пока что скоро выборы.

— Кто наш кандидат?

— Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.

— Ему нужны избирательные агенты?

— Я думаю!

— Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?

— Они уверяют, что «завершат начатую работу», но как — покамест не говорят.

— Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, моё дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: «Голосуйте за Дорнфорда!» Как тётя Эм?

— Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, «чтобы там не навели порядка к её приезду». Тётя Эм не меняется.

— Я часто думала о ней, — сказала Клер. — Она вся какая-то успокоительная.

Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер — о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о её романе, но с тех пор прошёл уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ёжик? «Бедная Динни! — подумала Клер. — Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!» Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный — особенно благодаря чуть вздёрнутому носу, который придаёт лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно тёмными на фоне каштановой шевелюры. А всё-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни «шипучкой». «Будь я мужчиной, я влюбилась бы в неё, — решила Клер. — Она хорошая. Но лицо у неё теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит». И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешённости. Было бы непростительно снова растревожить её.

— Займёшь свою прежнюю комнату, дорогая? — спросила Динни. Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном.

— Мне они не помешают.

— А как насчёт завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату?

— Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да ещё в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо!

— Ещё один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всём отцу и маме, или мне лучше молчать?

Клер стиснула губы.

— По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему.

— Да. Но нужно привести какие-то причины.

— Скажем просто, что это невозможно.

Динни кивнула:

— Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных — ты приехала домой для поправки здоровья.

— А тётя Эм? — спросила Клер.

— Её я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем.

Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, — ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями.

Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала:

— У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд,

Динни?

— Больше.