Хроники семьи Форсайтов

— Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане.

Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом.

— Куда положить бельё?

— Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне?

Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья:

— Не очень.

— Почему? Печень?

— Тётя, я вам всё объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв.

Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла:

— Можно было предвидеть — стоило взглянуть на его мать. Ты веришь в поговорку: «Яблочко от яблоньки…»?

— Не слишком.

— Я всегда утверждала, что семнадцать лет разницы — слишком много, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: «А, Джерри Корвен!» и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло?

Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик:

— Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он — настоящее животное.

Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:

— Бедняжка Клер!

— Словом, тётя, она вернулась домой для поправки здоровья.

Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:

— Босуэл и Джонсон называют их «богоснедники». Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?

— Ей нужно переменить климат, тётя.

— Но, Динни, сейчас столько англо-индийцев возвращается обратно…

— Знаю. Пока сойдёт и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флёр.

— Скажу я или нет. Флёр всё равно узнает! От неё не скроешь. Клер завела себе молодого человека?

— Что вы, тётя?

И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: «До свиданья!»

— На пароходе? — усомнилась тётя.

Динни переменила тему:

— Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?

— Да. Это так тягостно. Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?

— Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.

— Женат?

— Нет.

Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.

Динни вынула из чемодана последнюю вещь — пузырёк с жаропонижающим:

— Вот уж не по-английски, тётя!

— От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?

— Да.

— Сколько ему лет?

— По-моему, под сорок.

— Чем он занимается?

— Он королевский адвокат.

— Фамилия?

— Дорнфорд.

— Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила — в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.

— Наверно, всё-таки не он, а его отец?

— В таком случае, у него ничего нет.

— Он живёт тем, что зарабатывает в суде.

— Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.

— Не знаю, он не жаловался.

— Энергичный?

— Очень.

— Блондин?

— Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?

— Потом. Сначала сходим к малышу.

— Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.

Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, — в Черрелов или Тесбери, — было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.

— Он не гулит, — заметила Динни.

— Он гулит по утрам, мисс.

— Падает! — воскликнула леди Монт.

— Не плачь, маленький!

— Он никогда не плачет, мисс.

— Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.

— Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, — объявила леди Монт. — А вы, няня?

— Некогда было, миледи: у нас большая семья.

— У няни была замечательная мать. Их пять сестёр — все чистое золото.

Румяные щёки няни заалели ещё ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.

— Смотрите, он скривит себе ножки, — предупредила леди Монт. — Довольно ему ковылять.

Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.

— Мама в нём души не чает, — сообщила та. — По её мнению, он будет вылитый Хьюберт.

Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.

— Когда вернётся Джин?

— Не раньше очередного отпуска Хьюберта.

Леди Монт остановила взгляд на племяннице:

— Пастор говорит, что Ален остаётся в Гонконге ещё на год.

Динни, покачивая погремушкой перед ребёнком, оставила без ответа реплику тётки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о её чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет её сердечная рана. Казалось, у неё вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нём боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины её существа и биение его стало едва уловимым.

— Теперь куда, тётя? Маленькому пора спать.

— Пройдёмся по саду.