Хроники забытых сновидений

А что чердак, я и сам не знаю. Был бы труп с пулей в голове, тогда понятно. Тогда и милиция бы сподобилась отправить сотрудника на чердак, проверить, не оттуда ли стреляли. Нет ли каких следов. Но не было никакого стрелка, разве что волшебная пуля».

Близок был Сергей Лакшин к разгадке, в двух шагах. Да поди догадайся сделать эти два шага, да хотя бы посмотреть в нужную сторону.

На чердак добросовестный журналист забирался, выглядывал из слухового окна, дышал холодным воздухом, старался забыть себя, не отвлекаться на собственные мысли: «Вера меня не любит, кого-то другого во мне видит, а я пытаюсь соответствовать, Канта взялся читать, боже мой, зачем мне Кант? Нет! Нет никакой Веры, и Канта нет, и меня нет, а есть только этот чердак и холодный воздух из всех щелей. И я знаю, что кто-то смотрел из этого окна, смотрел на этот балкон. Утро нового года. Дом спит. Выходит на балкон мужчина. Закуривает».

Так оно, собственно, и было.

Дом спал. Вышел на балкон мужчина, закурил. Саша прицелился. Оптический прицел, винтовка «Винторез» (поражение противника в бронежилетах 6Б2 на дальности 400 м, разбирается на три узла: ствол с глушителем, ствольная коробка с ударно-спусковым механизмом и приклад; упаковывается в чемоданчик типа «дипломат»).

Саша прицелился в голову. Мужчина выдохнул сигаретный дым. Он стоял, облокотившись на перила. Смотрел рассеянно.

Саша нажал на спусковой крючок. Мужчина исчез.

Сигарета упала.

Саша испугался: а где же ребенок? Высунулся из слухового окна и увидел мальчика. Он стоял внизу, под тем самым балконом, в той своей летней одежонке.

«А, – догадался Саша, – значит, они появляются ровно на том месте, где их убили. Это хорошо, что здесь дерево никакое не выросло за три года. А то как бы оно было тогда? Или ничего?»

Так примерно он думал. И смотрел, смотрел вниз.

Мальчуган, пропеченный летним солнцем (для него оно светило миг назад), потерянно оглядывался. Замерзнуть он еще не успел. Голые руки торчали из коротких рукавов футболки.

Мальчик потрогал заснеженную ветку и заплакал. Саша опомнился и бросился с чердака. Скорей, туда, к нему, схватить, обогреть (своей курткой), утешить, доставить к маме, благо недалеко, улицу перебежать.

Но мальчика уже не было. Следы маленьких сандалий на недавно выпавшем снегу привели Сашу к дому на другой стороне улицы, к подъезду Галины Лацис, матери ребенка.

– Он дома, – произнес Саша. Вслух.

Стоял внизу и смотрел на освещенное окно.

– Я воскресил тебя, парень.

Саша рассмеялся. Какая ночь!

Он шагал к станции.

Город большой, областной центр, три театра, четыре музея, парки, заводы, магазины. Нет, в их заштатном городишке тоже были парки и магазины, но меньше, беднее, скромнее.

Саша шел через центр, разобранную на части винтовку нес в обычной дорожной сумке (не в дипломате же, в самом деле), закинув ее на плечо. Кто-то крикнул ему с балкона: «С Новым годом!»

Саша свернул на боковую улицу (ответвлялась от центральной), она должна была привести его к станции. Саша словно глотнул какого-то особенно веселого шампанского. Все ему казалось прекрасным: морозный воздух, запах печного дыма.

На дальней от центра окраине стояли деревянные дома. В точности как у них, в махоньком их древнем городишке. И деревянный барак, вот он. И заводская бетонная стена. Привет! Да не вернулся ли я чудесным мигом в родное захолустье? Саша почти поверил.

Однако дорога повернула к большой, совсем не тихой станции со множеством платформ, с длинным мостом над железнодорожными путями.

В зале ожидания народу оказалось немного. Солдат спал, откинувшись на покатую спинку кресла из гнутой фанеры. Тетка лузгала семечки. Саша направился в ресторан, он, конечно, был уже закрыт.

Сергей Лакшин «Надежда» (газета «Заря» от 02.04.1994)

Галина Ивановна Лацис дождалась, Тамара Михайловна Сергиенко не теряет надежды. Тамара Михайловна говорит, что, когда муж сидел за непредумышленное убийство невинного ребенка, ждать было легче.

– Хотя все нас тогда ненавидели. Я и на свидания к нему ездила, и письма мы друг другу писали.

С разрешения Тамары Михайловны мы приведем фрагмент одного ее послания.

«…А я виню себя. Надо было тебя послушать и не жить нам с матерью вместе. Лучше бы уехали на Север, как ты хотел. И денег бы заработали. Хотя что они сейчас стоят, все эти деньги, нет ничего, пыль.

Не хотела тебе писать, но раз уж ты знаешь (кто донес? Костик доложил, гаденыш?). Пришлось мне уйти из воспитательниц, да. Мамаши жалобу накатали заведующей: не желаем, чтобы жена детоубийцы нашим ангелочкам зады подтирала. Я на мамаш не в обиде. В строительную бригаду взяли маляром. Нормально. Устаю, но ничего. Заработок есть, недавно попался дом одной из мамаш. Ничего, стерпела меня. А дочурка ее так прямо на шею мне кинулась. Ручонками обвила, растрогала. Пока так…»

– Ночами было тяжело, – рассказывает Тамара Михайловна, – без радио уснуть не могла, непременно надо, чтоб оно бубнило. Вроде как человек живой рядом. А сейчас мне совсем пусто. И других никого особо ни видеть не могу, ни слышать. Издали ничего, а близко никого не хочу.